Тайны дубовой аллеи - Юлия Викторовна Федотова

На этот раз тела было два, и обнаружил их не Веттели, он только проходил мимо и заглянул на шум, поднятый детьми.

Первое, в одних подштанниках, лежало на полу душевой для мальчиков, принадлежало Джонатану Мидоузу. Юноша был безнадежно мертв. Заколот шилом в глаз (если только в Гринторпе не началась эпидемия неудачных падений лицом на острые предметы). В отличие от одиозного Бульвера Хиксвилла, бедный Мидоуз был одним из самых серых и неприметных воспитанников Гринторпа; Веттели о нем было известно лишь то, что парень – круглый сирота едва ли не с рождения и обучение его оплачивает какой-то дальний родственник.

Второе тело, одетое куда более презентабельно, хоть и лежало, запрокинувшись, как мертвое, при детальном обследовании оказалось вполне живым. Огастес Гаффин – а это был именно он – просто пребывал в глубоком обмороке, видно, тонкая душа поэта не выдержала потрясения при виде того ужасного зрелища, что являл собой окровавленный мертвец.

Веттели же на этот раз особенного изумления не почувствовал, скорее досаду: «Ну вот, еще одно испорченное утро! Сколько можно?» А дальше пошла рутина: младших разогнал, старших разослал с поручениями, а сам со скучающим видом уселся на подоконник караулить труп: «Скоро, пожалуй, в привычку войдет». Таким его и застало перепуганное до холодного пота начальство.

Явился доктор Саргасс, как всегда очень спокойный и собранный, в костюме с иголочки (школьную форму он не признавал) и очках, но не круглых, а в очень красивой и модной оправе. Бегло оценил обстановку и сразу занялся приводить в чувство Гаффина, справедливо рассудив, что Мидоузу уже все равно не поможешь.

Вдохнув нашатыря, Огастес дернулся, мелко задрожали синеватые веки, ладонь судорожно прижалась к груди:

– Ах… Больно…

– Ну, не знаю, может, на сей раз и вправду сердце? – засомневался доктор. Задрал на лежащем форменный свитер, расстегнул рубашку, достал стетоскоп. И кивнул с чувством глубокого профессионального удовлетворения. – Снова нервы! Так я и знал. Ребята, – это явились два работника с носилками, – грузите этого, давайте в мой кабинет. Да поаккуратнее, убитого не заденьте, полиция будет ругать.

Пожилые работники, кряхтя и тихо бранясь, потащили Огастеса Гаффина вон. И тут Саргасс заметил Веттели, который – нет бы сбежать под шумок – так и продолжал сидеть на подоконнике, будто прирос. Еще и ногой качал зачем-то.

Доктор подошел к нему вплотную, тронул за плечо:

– А вы-то как, Веттели? В порядке?

Тот равнодушно пожал плечами:

– Конечно. Что мне сделается? Я же не поэт.

Саргасс заглянул ему в лицо и не поверил. Взял холодными жесткими пальцами за пульс и чем-то, похоже, остался недоволен.

– Знаете что, ступайте-ка и вы ко мне в кабинет, ждите там. Я освобожусь и угощу вас чаем и вишневым джемом.

– Но я действительно в порядке, сэр. Я лучше пойду.

– Куда?

– На урок. Ботаника у девочек.

Саргасс усмехнулся снисходительно и всепонимающе.

– Вам что, действительно так хочется сейчас идти на урок?

Идти на урок Веттели не хотелось ни сейчас, ни вообще никогда. Поэтому он больше не спорил, сполз с подоконника и покорно пошел, куда было велено.

– Да, и пока меня нет, присмотрите за Гаффином, а то как бы это чудо не свалилось с кушетки или еще чего не сотворило, – крикнул ему вслед Саргасс.

…Гаффин лежал на упомянутой кушетке в позе томной и расслабленной, картинно держался за сердце и тихо, страдальчески постанывал. На вошедшего он никак не отреагировал, и Веттели забеспокоился, уж не помирает ли. Но не прошло и минуты, как Огастесу стало интересно, почему это на его стоны никто не обращает внимания, и он приоткрыл глаза.

– Веттели? Это вы? – В голосе поэта звучала нескрываемая неприязнь.

– Я, – лаконично согласился тот, не видя причин спорить.

– Зачем вы здесь, Веттели? – пролепетал Огастес умирающим тоном. – Мне плохо, я не хочу вас видеть, вы мне неприятны. Уходите! – Он взмахнул рукой с грацией жеманницы, отгоняющей комара.

– Не уйду. Мне велено ждать здесь, мне обещаны чай и вишневый джем, – возразил Веттели с напускной суровостью. Слова поэта его ничуть не задели, он не мог воспринимать это странное существо всерьез и обижаться на него тоже не мог. – И еще я должен следить, чтобы вы не свалились с кушетки.

– Я могу свалиться с кушетки? – неожиданно оживился Гаффин. – Доктор считает, у меня возможны судороги?

– Этого он мне не говорил, – ответил Веттели мстительно.

– Конечно! С какой стати доктор Саргасс станет обсуждать с вами мое здоровье? Ах, да не мельтешите вы по комнате, у меня от вас головокружение. Сядьте где-нибудь.

– Я не мельтешу, а рассматриваю анатомические плакаты. Очень познавательно, вы не находите? – Веттели кивком указал на фигуру, изображенную экорше[7], причем каждая группа мышц была выделена своим цветом.

Гаффин машинально бросил взгляд на плакат и снова бессильно уронил голову.

– А-ах! Какая мерзость! И вы смеете демонстрировать мне ее после того, что я имел несчастье найти там, в душевой?! Хотите, чтобы у меня случился новый сердечный приступ? Вы жестокий человек, мистер Веттели!

«Возможно, я и вправду жестокий человек», – без малейшего раскаяния подумал тот, а вслух сказал:

– Простите, мистер Гаффин, но я же не виноват, что она тут висит.

– Виноваты! – Огастес дернул ногой, как если бы собирался ею капризно топнуть. – Вы привлекли к ней мое внимание. Без вас я бы ее просто не заметил, у меня, в отличие от вас, нет сил глазеть по сторонам! – Тут он сделал секундную паузу, будто собираясь с духом. – И вообще! Думаете, я не догадываюсь, зачем вы здесь? Почему хотите свести меня в могилу?

– Почему же, мистер Гаффин? – Веттели почувствовал себя не на шутку заинтригованным.

– Да потому, что вы и есть убийца! Это вы прикончили несчастного Мидоуза, я-то знаю!

Вот это новость.

– Неужели? Почему вы так решили?

– А потому, что я видел вас на месте преступления! Да-да, видел собственными глазами! – победно выпалил поэт.

Уж не лишился ли он рассудка от пережитого потрясения?

– Вы видели, как я убиваю Мидоуза? Как втыкаю ему шило в глаз?

– Момента убийства я, к счастью, не застал, иначе мы бы сейчас с вами не разговаривали. У меня слабое сердце, оно бы этого просто не выдержало, – признал побледневший Огастес. – Но я отчетливо видел, как от душевой по коридору в направлении центрального крыла спешно удаляется фигура в учительской мантии. А кто в нашей школе носит мантию постоянно, не снимая даже в свободное время? Только вы, мистер Веттели! Только вы! Ну,