Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

Она не могла сказать, что ей ничего в бабушкином доме не нравилось. Нет, напротив, в нем хватало вещей, которые ей хотелось бы иметь. Каждый раз, приезжая сюда, Света думала, как здорово было бы, если бы эти прозрачные синие чашечки, каминные часы с резными кленовыми листьями, мраморный бегемот с разинутой пастью и вышитая серебряной нитью парадная скатерть принадлежали ей. Но сейчас… почему-то ей было противно и не хотелось ничего брать. Вещи казались унылыми и некрасивыми. Мертвыми.

«Мародеры», сказал Никита. Попал в точку. Не в том дело, что они брали себе вещи умершей бабушки, тут как раз ничего дурного не было. Но вот как они это делали! С какой противной жадностью!

Она взяла в руки стоящего на каминной полке бегемота. Грустная жирная тварь, вся в аппетитных складках, он ей всегда нравился. А Машке — еще больше. Забрать для нее?

— Девушка, девушка, бегемота оставьте! — подскочил новый владелец. — Разве не видите, ярлычка нет.

Света поставила бегемота обратно с облегчением.

— Эй, а цветы берет кто-нибудь? — спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно. Ей никто и не ответил.

Вытащив из чулана большую картонную коробку, Света начала ставить в нее горшки с цветами: розовую узамбарскую фиалку, набухшую бутонами колючую опунцию, длинную бороду «березки».

— Пап, ты скоро? — крикнула она отцу, который спускался сверху с набитой спортивной сумкой.

— Если тебе больше ничего не надо, то поехали.

Они уже несли трофеи в машину, когда из будки выбрался Конрад. Старый пес и так спал целыми днями, а после смерти хозяйки совсем захандрил. Пожалуй, он был единственным живым существом, которое искренне любило Эсфирь Ароновну, хотя и без особой взаимности.

— А вы собаку себе оставите? — спросила Света вышедшего на улицу хозяина.

— У меня своих две, куда мне еще этот старый хрен. Забирайте.

Интересно, подумала Света, что он сделает со своими собаками, когда те состарятся. Поставив коробку с цветами в машину, она подумала немного и решительно направилась к будке, словно боясь передумать.

— Конрад, пойдем. Пойдем со мной.

Собака шумно вздохнула и поплелась за Светой к машине. Отец хотел что-то сказать, но махнул рукой и сел за руль.

Они отъехали достаточно далеко, когда Света, словно между прочим, поинтересовалась, поглаживая Конрада, который положил голову ей на колени:

— Так что там с бабкиным наследством?

— Мы подаем иск о признании завещания недействительным. Это решено, — помолчав, ответил отец.

— А что говорит по этому поводу тетя Женя?

— Ничего не говорит. Что она может сказать?

— А ее спрашивали?

— Разумеется, нет. Между прочим, она уехала куда-то. И никто не знает куда. Даже Костя. Или говорит, что не знает. Пойми, Света, это ведь несправедливо. Я имею в виду, бабушка поступила по отношению к нам несправедливо. И мы ведь не хотим все отобрать у Жени. Она получит четвертую часть.

— Но ведь, кроме вас четверых, больше никто ничего не получит. Это справедливо? Или вы намерены поделиться?

— Ты беспокоишься за себя и Машу? Зря. Уж с вами-то я поделюсь непременно. С другими — вряд ли. И не думаю, что они на моем месте поделились бы.

Света, может, и хотела бы возразить, но при всем желании не могла. Оставалось только молчать и чесать Конрада за ухом.

* * *

Вечером, когда Света с Машей вымыли пса в ванной и вместе с ним уселись перед телевизором смотреть очередную серию душещипательного сериала, Никита устроился в кресле с фотоальбомом. Он вообще любил фотографии, даже совершенно незнакомых людей. Что-то магически притягательное было для него в их взглядах. Странно, их нет рядом, и все же они здесь — зримо изображением на бумаге и незримо воспоминанием или мыслями о них.

На первой странице совершенно пожелтевшая фотография, наклеенная на плотный картон. Полный бородатый мужчина в поддевке и худощавая женщина, закутанная в пеструю шаль. Под снимком едва различимая выцветшая надпись: «Михаилъ и Мавра Коломнины». Светины прапрадедушка и прапрабабушка.

Молоденькая девушка в белом платье, с длинной косой, перекинутой на грудь. Огромные глаза распахнуты, губы чуть приоткрыты в улыбке. Лицо чистое и невинное. А вот она же — короткая стрижка, глаза густо подведены, взгляд жесткий и холодный. Рядом сидит на высоком стуле надменный черноволосый мужчина в сапогах и френче. Прабабушка Елена и прадедушка Арон.

Эсфирь Ароновна — в невероятном количестве и разнообразных видах. Молодая и красивая, вылитая мать — на той, первой фотографии. С первым мужем, пожилым и некрасивым. С двумя дочками: одна черноволосая и до обидного похожая на отца, другая — копия матери. Со вторым мужем — мягким и застенчивым. С сыном, с близнецами.

Никита одну за другой переворачивал страницы, мелькали лица детей и взрослых, свадьбы, похороны. А вот и самые последние фотографии. На них Эсфирь Ароновна уже старая дама, эдакий матриарх в окружении любящего семейства.

Если бы любящего!

Никита взял в руки лежащий между страницами большой снимок. Судя по дате, он был сделан три года назад в холле загородного дома. На нем не хватало только Вадика и Вероники. Нет, еще и Алексея — видимо, они с Мариной поженились позже. Эсфирь Ароновна сидела в центре на диване, все остальные устроились рядом — кто сидел, кто стоял за спинкой, даже Конрад улегся на ковре.

Всматриваясь в лица, Никита думал: кто же из них?

Глава 29

Он отложил альбом, взял ручку, лист бумаги и ушел на кухню. Сварил себе кофе покрепче и уселся за стол — думать. Выписал в столбик имена всех, кто был в доме, включая Полину и охранника Олега. Затем вычеркнул из списка себя, Диму, семилетнего Артура и всех женщин. Осталось девять человек.

Дальше пошла логическая задачка на исключение. Предположим, тот мужчина, который разговаривал с Вероникой в саду, и есть ее убийца. Отбрасывая тех, кто никак не мог им быть, необходимо выяснить, кто мог им быть в принципе. В первом, так сказать, приближении.

Отпадают сразу дедушка Изя и Вадик — по голосу. Остается семеро. Первыми на скамейке сидели Марина и Вадик, потом Илья и Виктория. Мог Илья вернуться? В принципе, мог. Голос… Никита проклинал по-всякому свой дурацкий слух. То ему казалось, что голос говорившего с Вероникой был совсем другой, то наоборот — что это был именно он.

Тесть. Света разговаривала с ним в доме.