Под зонтом Аделаиды - Ромен Пуэртолас

я могла бы сделать тысячу вещей, но не сделала ничего. Я сдалась, смирилась в каком-то смысле, приняла неизбежность собственной смерти и тот факт, что у кого-то есть право решать, жить мне или умереть, приняла неприемлемое и молилась лишь о том, чтобы все произошло быстро, чтобы я не страдала, по крайней мере, не мучилась долго. Я представила, что Роза испытала то же смирение, когда руки Кристиана сомкнулись на ее шее. Знала ли она, что руки эти принадлежат ее мужу? Он задушил ее в толпе, стоя за спиной. И как бы то ни было, есть ли разница, кто лишает вас жизни – муж или чужой человек? У мужа на вас больше прав? У него есть законные основания сдавить ваше горло, чтобы забрать у вас последний вздох? Так ли? Кристиан возомнил себя богом, он решил, что волен распоряжаться жизнью любой женщины, встреченной им на пути.

Настал миг, когда я уже не могла вдохнуть. Сильные пальцы палача сжали мою шею как тиски. Он словно обхватил руками ствол дерева – персикового дерева у себя в саду, – чтобы оценить его диаметр. В глазах его не было ненависти, как не было там ни ярости, ни страха, ни наслаждения. Его глаза были пусты и холодны, а мысли заняты чисто техническими моментами – хорошо ли дерево растет?

Я уже почти теряла сознание, когда тиски на моем горле ослабили давление. Я увидела, как Кристиан повернул голову влево – к дверце купе. На его лице наконец отразилась эмоция – это был страх. Услышав щелчок, я поняла, что кто-то пытается повернуть дверную ручку, хочет войти.

Мне наконец удалось вдохнуть, а в дверцу уже застучали, и кто-то крикнул из коридора:

– Проверка билетов!

– Минутку! – отозвался Кристиан. Он снял перчатки и сунул их в карман, перед тем как открыть. – Прошу прощения, господин контролер, мы с женой перешли ненадолго в это купе, чтобы сын не услышал наш разговор. А вообще мы едем в другом, в четвертом. – Он заулыбался, гордый своей находчивостью, перешагнул порог и, должно быть, увидел в конце коридора Эдмона в сопровождении официанта, потому что добавил: – А вот и он!

Кристиан исчез из моего поля зрения, пока я машинально искала в сумочке билет и так же механически, как автомат, протягивала его контролеру. Я задыхалась, не могла произнести ни слова и все еще пребывала в состоянии шока. Контролер как будто не удивился, что билет при мне, тогда как мой «муж» пошел за своим в другое купе. Я могла бы попросить у контролера помощи, потребовать задержать этого человека, обвинив его пусть не в убийстве Розы, но в попытке задушить меня. Однако я не двинулась с места и ничего не сказала. Это покажется глупостью, но я испытывала стыд, жгучий стыд оттого, что меня сделали жертвой, что я позволила себя душить, поэтому молча смотрела, как контролер вежливо приподнимает фуражку на прощание, поворачивается и уходит. Внутри у меня бушевала буря. Когда дверца закрылась, я отдышалась и собрала в кулак остатки сил, воли, той малой малости, что называется жизнью. Да, я вернулась к жизни, повидав смерть в глазах напротив, ощутив ее дыхание на своей коже, на губах. Нужно было уходить из этого купе, пока Кристиан Озёр не возвратился, чтобы закончить свою дьявольскую работу, нужно было бежать к людям, спрятаться среди них. Он не посмеет напасть на меня при всех. Надо было встать и выйти отсюда, вдохнуть полной грудью, потому что именно сейчас, когда руки Кристиана уже не сдавливали мое горло, я начала по-настоящему задыхаться.

В коридоре я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Сердце бешено заколотилось, когда я проходила мимо купе номер четыре. Через застекленную дверцу на меня смотрел Эдмон, жевавший бутерброд. Он, наверное, узнал меня, потому что заулыбался и помахал рукой. Мальчик понятия не имел о том, что случилось несколько минут назад. Кристиан, заметив меня, быстро поднялся и распахнул дверцу. Мы оказались лицом к лицу, так близко, что мои губы почти касались его рта, будто я хотела его поцеловать. Тогда я сделала еще один вдох и вспомнила вдруг, почему нахожусь здесь, в этом поезде, вспомнила о Базиле Бонито – единственном свидетеле, последнем козыре у меня в рукаве, – о Мишеле, который томился в камере из-за него, о Мишеле, который меня ждал, о нашей жизни, нашей свободе, наших несостоявшихся путешествиях в Африку и в Париж, о Мишеле, в чьей невиновности я больше не сомневалась, о Мишеле, который меня любил. Именно эта мысль о нем и поразила меня как молния, встряхнув и заставив собраться с силами. Теперь я уже не могла умереть. Потому что меня ждал Мишель.

– Я вас уничтожу, – прошептала я в лицо убийце так, чтобы меня не услышал Эдмон.

Дрожь охватила все мое существо, но я постаралась вложить в эти слова уверенность, которой совсем не чувствовала. Я не чувствовала больше ровным счетом ничего. Мне только было страшно, и я боялась выдать свой страх. Кристиан этого не заслуживал. Нет, не заслуживал он моего страха.

Убийца невозмутимо молчал.

– Некто видел, как вы задушили свою жену. И даже если вы сейчас задушите меня, этот свидетель никуда не денется.

– Вы блефуете.

– Человек, находившийся прямо перед Розой, все видел.

– Почему же вы никому не сказали о нем раньше?

– Потому что я только сейчас его нашла. Мне это стоило немалого труда, но я его вычислила. И теперь он готов дать показания, – солгала я.

Кристиан задумался, припоминая, но, похоже, так и не смог никого вспомнить. Он шагнул в купе, взял со столика у окна иллюстрированную книгу Жюля Верна и дал ее Эдмону, чтобы тот занялся делом и перестал интересоваться нашим разговором.

– Неужто вы думаете, что среди пятисот человек, которые были тогда на площади, не найдется хоть одного, который вас видел? – продолжила я. – Почему вы не сделали это на своем земельном участке? Зачем вам понадобилось убивать жену прилюдно? Признаюсь, этот вопрос не дает мне покоя.

– Значит, вы не поняли? Разумеется, для того, чтобы отвести от себя подозрения. Как, по-вашему, если бы труп Розы нашли у меня в садах, кто стал бы первым подозреваемым?

– Вы.

И вдруг я осознала, что ту же самую уловку он использовал, когда привел меня в пустое купе.

Кристиан кивнул.

– А то, что полиция получила фотографию того репортера и обвинила в убийстве Розы негра, всего лишь счастливое