Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Повозмущались, вестимо. Но им велели не рыпаться. Они и не рыпались. Он же теперь модный персонаж. А Кураева — что? Сидит в четырех стенах, интервью не дает, в журналах не светится. Только знай себе стишки кропает. Какая ей, к черту, премия?

— Действительно, пусть этот заглотит покрупнее напоследок. Не пронесите Нобеля, да мимо мово шнобеля. — Старичок мелко засмеялся.

Двинский на сцене как раз тряс руки всем присутствующим.

— Действительно, — скривилась старушка. — Тут ведь все люди хорошие, и поэты неплохие. Какая разница кому?

— Только заметь: лауреат-то наш за последние лет пятнадцать накропал одну переводную подборочку в «Новом мире».

— Кстати, весьма приличную.

— Это да. Только вот свою ли?

Я сидела, застыв, боясь упустить хоть слово. Двинский тем временем спустился со сцены и, проходя к своему месту, внезапно мне подмигнул. Я автоматически улыбнулась в ответ. Это правда? Ему отдали премию, наплевав на результат голосования? И никто здесь на самом деле не верит ни в его поэзию, ни, прости господи, в его заслуги перед русской литературой? Даже в ту несчастную Славикову подборку и то не верят?

Я скосила глаза туда, где за несколько профилей от меня возвышался внушительный Двинского — и выдохнула влюбленно: такому шнобелю и Нобеля дать не жаль. Ну и что? — подумалось мне. Мой отец хотел эту премию и получил, прогнув под себя всю эту завистливую кодлу литературных импотентов. Да в нем, сказала себе я, больше живой энергии и тепла, чем в них во всех, вместе взятых. Плевать на этих снобов и их голосование!

Будто услышав мои мысли, Двинский повернулся в мою сторону анфас. Тяжелые брови сдвинулись на переносицу. Все хорошо? — вопрошал его взгляд. Я кивнула.

— Все отлично, папа, — прошептала я едва слышно. — Все просто замечательно.

Еще лучше дело пошло на фуршете: официанты разносили шампанское и подносы с эстетично оформленной снедью. Птифуры и бокалы опустошались мгновенно — литературный люд уже давно не голодал, но привычка пожрать на халяву никуда не делась. Согревшись алкоголем и праздничной едой, творцы, так уж и быть, потеплели к собратьям, голоса загудели, то тут, то там в группках начали смеяться и похлопывать коллег по плечу. Двинский отчалил от дочерей, пустив их в самостоятельное плавание, те дефилировали от одной компании к другой. Я, не обладая достаточными светскими навыками, чтобы заводить беседу с незнакомцами, следовала у них в кильватере. В женской непривлекательности и отсутствии сочных шелков есть своя прелесть. Ты прозрачна. Ты невидима.

Вот они расцеловываются с жизнерадостной блондинкой лет семидесяти.

— Нина, здравствуйте. А вы все хорошеете!

— Ах, лицемерки мои! Александра, платья — отпад! Какую рекламу устроила папе! Эти снимки с фраками — блеск! Но мы теперь понимаем — те фраки были лишь предтеча к этому, премиальному, да, девочки? И ты, Анюта, потрудилась! Столько статей и в каждой — по комплиментику, а? — Она игриво ущипнула за щеку Анну, и та без улыбки отвела ее руку в сторону.

— Спасибо, Нина.

— А мне вот интересно… — Блондинка чуть качнулась на каблуках, и я поняла, что бокал с шампанским в ее руках был не первый, и даже не второй. — А молодая супруга, как? Участвовала в забеге? Сумел он ее… э… да что уж там! Подложить под кого надо?

— Пошли. — Это Алекс взяла сестру за локоть. — Ты же видишь, она едва стоит.

— Едва стоит не значит едва соображает. — Пьяно усмехнулась блондинка. — Ну да ладно. Бегите, куколки. — И вдруг цепко схватила Алекс за плечо. — Один вопрос. Как там киргизская поэзия? Живее всех живых?

И захохотала звонко, на грани истерики. Алекс резко повела плечом, высвобождаясь.

— Нина. — К блондинке подошел старик, сидевший рядом со мной в зале, взял ее под руку артритными пальцами. — Хватит. Не позорься.

— Позорься? — воззрилась на него Нина. — Что ты, милый, позорятся тут — ик! — совсем другие люди.

Алекс, резко развернувшись, столкнулась со мной взглядом.

— Ника, по-моему, нам всем пора домой.

Я кивнула. К шампанскому я не притронулась: так и думала, закончу вечер в роли шофера.

— Не хочу я с ним возвращаться, — устало сказала Аня. — Саш, давай вызовем такси, а?

Алекс кивнула.

— Хорошо. — Я уже выискивала глазами высокую фигуру с седой гривой. — Я его довезу, не волнуйтесь.

— Довезете, Ника? Отлично. И, если не трудно, помогите ему со смокингом — он узкий. Надо снимать аккуратно. Особенно рукава.

— Справлюсь. — Я улыбнулась.

— Что бы мы без вас делали, Ника. — Аня улыбнулась в ответ. — Спасибо!

Но я ее уже не слышала. Как крейсер через льды, я шла сквозь толпу.

— Пойдемте, Олег Евгеньевич.

— Уже? — Он на секунду приподнял бровь, но послушно кивнул, быстро попрощался с собеседниками.

Через пару минут мы подходили к машине на паркинге.

— Каков лауреат, а? — посмеивался Двинский. — Сбежал с праздника, что твоя Золушка. А и правда. Лягу спать пораньше, наше дело стариковское. Да, Ника?

Я промолчала. Мы выехали на набережную. Нервно дрожали огнями в черной Неве дворцы. Двинский включил радио «Классик». Чуть приоткрыл окно. Звуки «Времен года» Вивальди выливались из автомобиля, будто переполняя его, отражались от воды и мокрого гранита. Меня вдруг накрыло подобие эйфории. Мы возвращались одни с, возможно, главного события его жизни, окруженные красотой, и впереди у нас — еще добрых минут сорок пути на скорости через весь город, сквозь огни эстакад, и дальше — вдоль черной глади залива. Это была прекрасная ночь.

— Как вам понравилось действо? — Двинский сделал потише музыку и откинулся на сиденье рядом. — Вы же такое наблюдаете впервые, разве нет?

Я пожала плечами. Все это казалось мне мышиной возней. Хотя бы по сравнению с тем же Вивальди. Но вместо этого я спросила:

— А что там за история с киргизской поэзией?

И в свете следующего фонаря увидела, как изменилось, посуровев, его лицо.

— Черт. Я думал, вы об этом никогда не узнаете, Ника. Позор, конечно.

— Если не хотите, можете не рассказывать… — быстро пискнула я.

— Ну уж нет. Лучше я, чем эти досужие сплетники. Стихи писать, Ника, не грех. На любую тему, разве нет? Как там у пророка Иеремии: «Извлеки драгоценное из ничтожного и будешь как уста Мои». Из ничтожного, потому что ничего другого-то в нашем распоряжении нет, как ни ищи. Короче. Пару лет назад ко мне прибились несколько молодых поэтов. Премии проедаются быстро, а постоянных заработков у меня никогда не было. Одним словом, они предложили мне переводить на русский стихи одного киргизского сатрапа. И я польстился на гонорары. Думал, сделаем групповой перевод его шняги, а точнее — от