Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

Дарья Дезомбре

Дочь поэта

Давайте мы притворимся кем-то другим, и тогда, возможно, мы узнаем, кто мы.

Джон ле Карре

Виктору, сыну поэта.

Глава 1

Архивариус. Осень

Спор Гармонии с Изобретением — восьмой опус Вивальди, в который входят знаменитые «Времена года». Каждое предваряет сонет. Сонет, как мы знаем, завершается двустишием, иначе называемым сонетным замком. Именно в финальной паре строчек порой содержится самый сильный образ, парадокс или блестящий афоризм. Запомните, прошу, эту деталь — она еще аукнется, если вы дочитаете до конца мою грустную повесть.

Итак — гармония слова и музыки. Плюс — изобретение много более поздних лет — вновь ставший модным виниловый проигрыватель. Купленный в складчину на один из прошедших юбилеев, он стоит как космический корабль и примерно так и выглядит. Прислушайтесь: скрипичный ропот, барочная пена. Рыжий священник писал свои концерты в болотистой дождливой Мантуе, ослепленный любовью к двум сестрам Жиро (к сестрам в нашем романе тоже счет особый — скоро вы и сами все поймете).

Так, где-то на пересечении иных временных величин, в совсем другой болотистой местности под эту музыку умирает человек, ставший мне самым близким. Он предсмертно хрипит, пригоршни воды падают на пол, разлетаются россыпью брызг на прощальном августовском солнце, дружно взмывают смычки у Вивальди, рвут струны, шелестит в саду листва, качаются головки подоспевших к осени астр… Ветер с Балтики овевает курортный поселок, крутит флюгеры на островерхих крышах старых финских дач, проносится над упрятанными за высокими изгородями прямоугольниками бассейнов и беседок-барбекю, качает смолистые ветви корабельных сосен в отделяющем поселок от шоссе пролеске, летит к гранитным валунам залива. Тем временем в ванной комнате бушуют скрипичные арпеджио, в последний раз парят, воссоединясь со всем оркестром… Это финал. За ним наступает тишина.

Когда сестры Двинские в истерике выбьют хлипкую дверь, вода в ванной станет уже совсем холодной, морщинистое тело размякшим, а седые обезьяньи волосы, покрывавшие грудь, будут водорослями плыть средь ошметков умирающей пены. Мы встанем вкруг ванны, как вкруг гроба: о, наша неудавшаяся Афродита! Алекс посмотрит на Анну. Анна — на меня. Я опущу глаза: в мире растиражированной красоты уродливое завораживает нас пуще прежнего. Пройдет неделя, и мне покажется странным, что никто из нас даже не пытался вынуть старого ящера из воды, сделать искусственное дыхание, послушать пульс…

— Выйдите, Ника, — очнулась Алекс. — На это могут смотреть только родственники.

Вранье! Родственники на такое тоже смотреть не могут. Но я послушно вышла, достала из кармана мобильник и позвонила в «Скорую», отлично зная, что помощь, сколь бы скорой та ни оказалась, нам уже не поможет.

Тем временем Алекс, морщась, опустила руку в остывшую воду. Замочив рукав футболки, подвела под мертвое тело, выдернула гуттаперчевую пробку на давно оборванной цепочке. Вода уходила, как море во время отлива, обнажая подводный пейзаж: артритные колени, вспученный живот, по-женски мягкое бедро.

— Прикрой его! — приказала Алекс.

Старшая сдернула с крючка большое полотенце и набросила сверху, полосатая мягкая ткань мгновенно намокла, трупа стало не видно. Анна, всхлипнув, прижала кулак к округлившемуся рту и выбежала вон. Алекс же продолжала стоять, как завороженная, с сухими глазами, и вышла лишь тогда, когда я позвала ее из кухни.

В момент душевных потрясений, думается мне, нас спасает банальность, череда простейших жестов. Я поставила перед Алекс чашку с чаем. Тут позвонили в дверь, я открыла людям в белых халатах.

— Он в ванной, — сказала я. — Он мертв.

* * *

В драме, говорил Антон Палыч, герой или уезжает, или умирает. Он умер, а мне пора бы уехать, однако я все сижу тут, словно привязанная, в кухонном углу — вечная Золушка при семействе Двинских. Неизвестно, кто выдал новость журналистам, но телефоны сестер завибрировали одновременно с первыми известиями в инете: статьи множились, как вирусы, копировали одна другую почти целиком, я листала их на экране мобильника, пока сестры отвечали на звонки, повторяя «да, внезапно», «нет, с датой еще не определились», «да, конечно, сообщим». Переглядывались: из Союза? (писателей.) Нет, из Академии (Пушкинской). Надо же, папу помнят, он был бы счастлив. Начали подходить люди из поселка — академическая публика, приятели по преферансу, собачники, выгуливавшие по пляжу своих питомцев, покамест покойный совершал свой ежедневный моцион…

Водку они приносили с собой, но всех их следовало кормить, а ни у одной из нас не было сил стоять у плиты. Как результат — Алекс заказала кейтеринг у снабжавшей ее вечеринки постдефиле приятельницы, и вскоре поминальные речи уже контрастировали с легкомысленными птифурами: ломтики семги, крабовый салат, копчености с огурцом. Лучше под шампанское, но и под водку тоже окей. Так и сказала первая жена, припершаяся — положение обязывает! — одной из первых, благо жила на соседней улице. У «первой» был отменный аппетит и прекрасное настроение. Она слушала вполуха, стреляла глазами по сторонам, ласково щурилась, приметив знакомых. Звали ее Нина. Рядом сидел густобровый красавец с фигурой отяжелевшего регбиста, которого я видела впервые. Время от времени Нина тыкала регбиста пальцем в бок, отпуская комментарии о присутствующих, и когда я подошла налить себе водки, то услышала за спиной:

— Страшненькая, да? Его литсекретарь.

Я не без лихости опрокинула стопку в горло и закашлялась. Водка оказалась отвратительно теплой.

— Раньше он бы такую рядом не потерпел. Впрочем, раньше он их всех трахал. Ну, возраст-то никто не отменял… (смешок)

Я развернулась, Нина сверкнула навстречу голубоватым фарфором зубов.

— Здравствуйте, Ника… Простите, наговорила вам давеча на пляже. А теперь, видите, все уже неважно.

Я кивнула: конечно, неважно, и чуть качнулась, сделав шаг вперед. Есть по-прежнему не хотелось, но вот поболтать… На фоне прочих визитеров с тоскливыми рожами бывшая номер один казалась оазисом. Я упала в старое кресло рядом, вытянула ноги, почти столкнувшись с ногами регбиста, которые тот брезгливо поджал.

— Вы же его сын? — Я тоже умею быть светской. Регбист напрягся челюстью.

— Нет. Я сын его лучшего друга.

Я ухмыльнулась, откинула голову на потертую кожаную спинку. А у нас, похоже, немало общего.

— Вам кажется это забавным? — Он вновь выпрямил ноги, будто метил свою территорию. Ноги у регбиста много длиннее моих: если играть в эту игру, то он — рраз! — и сразу выиграл. Я подняла голову, посмотрела ему в глаза.

— Простите. Это нервное. — Я протянула руку, будто в порыве дружественной откровенности. —