Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

— Ну, и что дальше? Что ещё она рассказала о нём? — настаивал Аврелий, с тревогой понимая, что услышал описание самого себя.

— Только то, что он хорош собой и богат. И сегодня вечером назначил ей свидание. Девушки, даже самые лучшие, так безоглядно верят всему… Пустяка достаточно, чтобы вскружить им голову. Она согласилась и отослала меня из дома. А теперь видишь, благородный сенатор, видишь, что с нею стало, с моей бедной Коринной. Этот негодяй убил её!

— Она назвала его имя? — спросил патриций, скрывая тревогу.

— Если бы, благородный сенатор, если бы! Я сразу бросилась бы в магистратуру и обвинила его в убийстве! Что же мне теперь делать, без моей девочки?

«И без твоего источника заработка!» — с иронией подумал Аврелий, но промолчал. Вместо этого он поинтересовался:

— Может, он сделал ей какой-нибудь подарок? Оставил что-нибудь на память?

— Ничего, благородный сенатор, ничего этот жмот не дал! Во всяком случае, я ничего не знаю. — Старуха замолчала, словно чего-то выжидая. — Но я ведь просто бедная служанка. Хозяйка почти ничего мне не рассказывала. Что толку от старой кормилицы? Что проку от неё? А он, наверное, очень богат, этот негодяй. Ведь его принесли сюда в паланкине.

— Ты видела его?

— Я — нет. Может, Псека… Куда подевалась эта дрянь? Наверное, Коринна и её выставила из дома.

— Кто такая Псека?

— Маленькая грязная девчонка-судомойка, которую Коринна купила за гроши на невольничьем рынке, — зачем-то она ей понадобилась. Худющая как доска, а ест за четверых. Прячется, чтобы не работать, и всё время шпионит. Она, должно быть, видела его. Если б я могла найти её… Но сама вернётся, вот увидишь, как только проголодается.

— А скажи-ка мне, Гекуба, — Аврелий невольно улыбнулся, когда, обращаясь к грязной старухе, произнёс имя прославленной троянской царицы, — сколько других любовников было у твоей хозяйки?

— Никого больше не было, я же говорю тебе. Она была честной девушкой. Думаешь, я осталась бы с ней, будь она волчицей[24]?

— Так уж и никого? — настаивал Аврелий, позвенев монетами. Но этот звук не развязал Гекубе язык, а, напротив, заставил умолкнуть. Она замкнулась, словно устрица в раковине, и не произнесла больше ни слова.

— Послушай, женщина! В Риме очень строго наказывают сутенёров и нелегальных сводниц.

— Я ничего не знаю! — твёрдо повторила старуха, с недоверием глядя на представителя власти.

— Хорошо, пока что притворюсь, будто поверил тебе. Но помни, что я лично займусь этим делом.

Сказав так, он покинул комнату, с жалостью и сожалением взглянув на окровавленное тело, которое ещё совсем недавно умело отдаваться страсти и желанию.

— Немного ниже, Кастор, — велел Аврелий рабу, который, искусно нажимая большими пальцами, пытался расслабить напряжённые мышцы его шеи.

С тех пор, как они вернулись домой, это были первые слова, которые он произнёс. Кастор, хорошо знавший господина, понимал его молчание и терпеливо ожидал, когда тот сам захочет поговорить с ним.

— Не можешь пережить смерть этой куртизанки, так ведь? — спросил он.

Аврелий по-прежнему молчал, и хитрый грек решил, что пора бы уже вызвать его на разговор.

— Представляю твою физиономию! — со смехом произнёс он. — Являешься в спальню весь такой ухоженный и надушенный, предвкушая любовные утехи, и вдруг видишь перед собой бездыханное тело. — Грек захохотал. — Великолепный фокус!

Господин наконец очнулся и мрачно ответил:

— Дурак! Что тут смешного? Уж поверь мне, ничего забавного в этом не было!

— Конечно, трупов ты уже немало повидал за свою жизнь! Помнишь, в тот раз, в Александрии… Да и женщин у тебя ещё будет впереди, сколько захочешь. Отчего же ты так расстроился?

— Она была очень красива, так жизнерадостна!

— И ты раньше никогда не встречал её?

— Нет, повторяю тебе, познакомился только утром. Знаешь, как мне надоели эти гонки колесниц! Сидеть там часами, умирая от жары, и слушать вопли ошалелой толпы — это не для меня! И всё же иногда приходится бывать там, потому что император сходит с ума по этим играм…

— Клавдий всё же лучше Калигулы[25]. Ты забыл, как все богачи, в том числе и ты сам, были обязаны делать ставки на Красных, чтобы ваш любимый император, болевший за Зелёных, мог выигрывать? Ха-ха-ха! За четыре года ни один возничий Красных не рискнул первым пересечь финиш! А посмел бы, так недолго радовался бы победе!

— Это верно! Сегодня состязания проводятся без обмана, и Клавдий умеет проигрывать с достоинством. Но мне всё равно там смертельно скучно. Вот я и посматривал по сторонам в поисках знакомых, и вдруг эта Коринна подошла и села недалеко от меня.

— На особой трибуне?

— Да, это произошло сразу после оваций императору. Тут появилась Мессалина[26], и толпа взревела от восторга.

— Ещё бы! Овации императрице, конечно, были гораздо более искренние, чем императору. Она прекрасна, как богиня, он же — противный старик; хромой к тому же.

— А что в этом такого? Я ценю Клавдия. Он далеко не дурак.

— А кроме того, у него очень красивая жена!

— Мне никогда не доводилось видеть Мессалину близко, но вчера с моего места я мог рассмотреть её достаточно хорошо. Она действительно заслуживает прозвища «императрица Венера».

— Выходит, пока ты смотрел на недосягаемую Валерию Мессалину Августу, рядом опустилась эта молодая рыжеволосая девушка, возможно не столь очаровательная, как супруга императора, зато намного более доступная… И ты отнёсся к ней как к спасительнице.

— Конечно! Я сказал себе: «Иногда всё же бывает смысл посетить цирк», — и решил познакомиться с ней.

— А она сама проявила инициативу?

— Нет, я первым заговорил. Она лишь посматривала на меня украдкой, откровенно выставляя напоказ все свои прелести, едва прикрытые зелёным платьем, которое почти ничего не скрывало.

— Типично для женщины лёгкого поведения в общественном месте. Я знаю таких: они не хотят, чтобы их считали проститутками, и довольствуются немногими богатыми клиентами, которых весьма старательно отбирают. Ты сказал, что она оказалась на твоей сенаторской трибуне?

— Да, но это ничего не значит. Сегодня любой может купить себе место где угодно, даже бывшие рабы, когда разбогатеют. Достаточно протянуть кому нужно немного сестерциев.

— Ну конечно, сегодня ведь всё продаётся, даже кресла в сенате, что уж там говорить о местах на трибунах в цирке!

— Я сразу подумал, что, может быть, это содержанка какого-нибудь важного лица. Коринна не походила на аристократку, её выдавали манеры, как ни старалась держаться непринуждённо.

Кастор согласился: его хозяин хорошо разбирался в людях, особенно в женщинах, и вряд ли мог ошибиться в отношении прекрасной