Иоанна Хмелевская (Избранное) - Хмелевская Иоанна

— Без дурацкой овцы уже бы давным-давно был.

— Заткнись, вот из-за тебя забыла, что дальше. Но и этих плюсов достаточно, я пью… и ничего подобного, не обольщайся! Пью за судьбу-злодейку!

Майка с превеликим удовольствием тост поддержала.

— А теперь — самое главное. — Боженка тяжело вздохнула и погрустнела, поднимая бокал. — Это, можно сказать, последний мой шанс. На какое-то время. Капец. Я беременна. Со вчерашнего дня точно знаю: тест показал. И, как ни крути, а тоже виновата Вертижопка...

Понятно, что снова выпили. Тут обнаружилось, что шампанского осталось всего ничего, а посему остаток пошёл на Майкиных детей.

— Ты пойми, я раньше у тебя так помногу не бывала, только в последнее время зачастила по причине этой кручёной глисты... И убедилась, что детей можно нормально растить, и они мне нравятся.

Когда пить стало уже нечего, Майка спохватилась:

— Прямо не знаю, как быть... — поделилась она сомнениями с подругой. — Надо бы, наверно, выпить за того нервного воздыхателя, что её так уделал. Он же избавил всех потерпевших от необходимости мстить...

Впервые за всю его телевизионную карьеру творческие достижения Шимека подверглись критике. Оказалось вдруг, что возникавшая из темноты страшная харя вовсе не такая страшная. Наоборот, мало того что недостаточно страшная, так ещё и вполне себе приятная. И — это, конечно, дело вкуса — даже чуть ли не симпатичная...

Ассистент режиссёра взбеленился:

— Эй, как тебя там, Шимек! Что за дела? Ты никак в лотерею выиграл?

Шимек порядком удивился, поскольку до этого момента собственная физия его мало занимала, никаких усилий не требовала: показал — и порядок. Теперь вот тоже показал. Чего цепляются-то?

Связи между тем, что у него на душе, и внешним видом он не улавливал ни малейшей. А его переполняло блаженство. Умиротворение. Счастье. Наконец-то он осуществил своё намерение, сбросил гнетущий камень, избавился от душившей ярости, что так долго отравляла жизнь, отомстил проклятой вертлявой заднице, превратившей его в тряпку, в навоз, в ничто. Уж он-то знал, какую цену заплатил. Уже раз попытался. Нет, такое гадство не имело право на существование!

И вот теперь свершилось. Он своё дело сделал. И никто его не видел. От старого пакета с прорезями для глаз избавился на первой же попавшейся помойке, позаимствованный у реквизиторов на телестудии бич незаметно подбросил назад. Повезло. Глядишь, так оно и надо было, что поначалу Зеня подвернулась, земля ей пухом, может, потому теперь куда лучше вышло. Всю оставшуюся жизнь эта... эта... Больше она никому так не нагадит! Счастье-то какое...

И в мыслях не было, что на лице может отражаться.

Перспектива замены одного из важнейших реквизитов, когда добрая половина сериала уже отснята, привела всю съёмочную группу в уныние. Вот где оказался настоящий ужас. Шимек пугал одним своим видом. Лицом, так сказать, работал. Идеальный был статист! Дешёвый! Какого чёрта с ним сделалось? Не учить же его актёрскому мастерству!

Скандал получился нешуточный, и до Шимека дошло. Хоть и раздирали его дикие эмоции, а дегенератом он не был. Рылом, понятно, не вышел, но котелок у него варил — просёк, в чём фишка: радость из него прёт.

Да чтоб эту гниду разорвало! Уж получила своё — так всё равно пытается ему жизнь испаскудить!.. Утихшие было чувства в отношении Вертижопки вспыхнули с новой силой. Ассистент режиссёра аж испугался.

— Работаем, работаем! Все по местам! — заорал он не своим голосом. — Мотор!

Это оказались лучшие кадры кошмарного сериала.

И никто никогда ничего больше не узнал.

Времена не выбирают, в них живут и умирают — сказал поэт А. Кушнер. И если каждый из нас, увы, признает правоту этих слов и смирился с нею, то совсем по-другому обстоит дело с героиней нового детектива Иоанны Хмелевской.

Катажина Лихницкая, молодая и красивая владелица крупного поместья в Польше и немалой недвижимости во Франции, жила себе припеваючи в Польше XIX века, как вдруг неведомая сила переносит ее из спокойного 1882 года в наши беспокойные времена. Мы уже привыкли к тому, что энергичным и неунывающим героиням романов Хмелевской приходится преодолевать всевозможные препятствия, но такого еще не встречалось. На сей раз она сражается с самим Временем, ведь заглавный «Проклятый барьер» — это временной барьер, который приходится Катажине не по своей воле пересекать в ту и другую сторону, а следовательно, жить в разных временах. И в каждом сталкиваться с необыкновенными приключениями.

Когда же наконец появляется возможность выбора — в каком времени остаться жить, молодая красавица без колебаний выбирает наше. Почему — узнаете, прочтя книгу.

А еще говорят — времена не выбирают...

Иоанна Хмелевская

По ту сторону барьера

Часть 1

Меня разбудило солнце. Оно светило прямо в лицо. Не понимаю, как это случилось, ведь шторы с вечера были задернуты.

С трудом раскрыв глаза, я тут же их закрыла.

Переждав немного, решилась опять открыть, надеясь, что увиденное рассечется, как фантомы дурного сна.

Пришлось повторить операцию несколько раз, ибо призрачные фантомы не желали рассеиваться. Не помог и испытанный способ, как я ни щипала свою руку. Даже вскрикнула от боли, но сон не исчезал.

Значит, это не сон! Тогда что же?

Голова пошла кругом. Я же прекрасно помнила, как вчера вечером легла спать в лучшей комнате постоялого двора, в приличную кровать с балдахином и занавесями, все как положено. Мой багаж — сундуки, картонки и шкатулы — еще с вечера внесли в комнату...

Вспомнив о вещах, я в тревоге приподнялась и глянула в угол, куда накануне их поставили. Кажется, все в порядке, вон два сундука — стоят, как поставили, а два меньших открыты, из укладок горничная девка вынимала нужные мне вещи, они частично распакованы. Вещи в целости, но вот все остальное...

Я даже было подумала — может, ночью, когда я спала, меня зачем-то перенесли в другое помещение? Но ведь сон у меня легкий, я бы почувствовала, а выпитая за ужином стопка вина никак не могла одурманить до такой степени, чтобы я ничего не почувствовала. Тогда что же все это значит?

Я проснулась совсем в другом месте. Уж не знаю, как и назвать его — покои или изба. Комнатушка небольшая, скудно обставленная, но очень чистая, просто поразительно чистая! Сама комнатка маленькая, зато окна огромные, а на них — тюлевые занавески и тяжелые шторы, небрежно задернутые. Вот через щель в шторе солнце и светило прямо мне в лицо.

Ничего не понимая, я вся сжалась и неподвижно лежала. И пролежала бы так Господь знает сколько времени, если бы не... если бы не настоятельная необходимость воспользоваться ночником. Я села на постели и спустила ноги на пол. Оказалось, весь пол покрыт ковром, светлым, без узоров, наверняка дешевым, однако на ощупь оказавшимся мягким и пушистым.

Уже чувствуя неладное, я заглянула под кровать.

Так и знала! Никакого ночника под нею не обнаружилось. Да он бы и не поместился там, ибо эта ни на что не похожая кровать стояла на таких коротких ножках, что под нею вряд бы поместились даже ночные туфли. А туфли стояли рядом, на полу. Сунув в них ноги, я осмотрелась в поисках звонка, чтобы вызвать прислугу.

Езус-Мария, не было звонка! Да и вообще не было самых необходимых вещей — умывальника с кувшином воды и тазом, полотенец и прочего, не говоря уже о ночнике. Накинув на себя пеньюар — к счастью, он оказался на спинке — стула, кресла, уж и не знаю, как назвать этот предмет меблировки — я решилась выглянуть в коридор, чтобы за неимением звонка позвать криком или горничную девушку, или хоть служителя этого заезжего двора.

В комнате было две двери. Открыв одну из них, я так и остолбенела. Это оказался не выход в коридор, а вход в совсем темное помещение, заставленное какими-то светлыми предметами. Преодолев страх, я шагнула в темноту и, чудом удержавшись на скользком полу, чтобы не упасть, оперлась о стену рукой, попав на какую-то неровность в стене. Под рукою фукнуло, и все помещение залил яркий свет. Я замерла. Разумеется, мне не раз случалось видеть фейерверки, произведенные с помощью взрываемого пороха, когда от пылающих в небе узоров становилось светло как днем. Здесь, однако, ничто не взорвалось, да и в доме я находилась, а не под открытым небом. Сердце в груди страшно заколотилось, ноги обмякли, и я стала было сползать по стенке, но чрезвычайным усилием воли взяла себя в руки, понимая, что приводить меня в чувство некому.