Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

Слава теткина была не дутой: Колька, сытый по горло, да еще с интеллигентными пирожными в руках, понял, что сейчас захлебнется слюнями. Однако тут он увидел то, от чего желудок сжался, стало не до пирогов: к тетке подвалила Сонька.

Ну началось. Колька мигом отвернулся, чтобы сразу не узнала, и, чуть ли не затылком вперед, подбирался все ближе. Встал на якорь за какой-то бабулей с авоськой, наблюдал. Сонька сказала:

— Пожалуйста, мне на все. — И протянула руку, в которой, должно быть, скрывалась бумажная деньга.

Торговка спросила:

— Что тебе на все, деточка?

— Пироги. На все.

Торговка забрала деньги, полезла в свое хранилище, но вдруг притормозила, разжала пальцы, расправила на ладони червонец. Несомненный, новехонький червонец, который тетку не восхитил. Она ухватила Соньку за рукав, подтянула к себе:

— Откуда у тебя это?

Сонька, ничуть не испугавшись, приподняла бровь:

— Допустим, папа дал.

— Папа. И кто у нас папа?

— Пустите.

— Я тебе сейчас дам — «пустите». Вот сейчас за ухо оттащу в милицию!

— О чем вы?

Торговка шлепнула ее по носу десяткой:

— Вот об этом! Откуда он у тебя, отвечай!

Сонька, как будто что-то сообразив, принялась вырываться. А вокруг, хотя поезд был на подходе, собирался народ. Бабуля с авоськой деловито спросила:

— Снова фальшивые? У одной вчера в кооперативе такую же не приняли.

Девица в платке укорила:

— Что вы городите, слушать стыдно! Ребенок же!

— Откуда-откуда, — ворчал старикашка с острым носом, — небось из Берлина и везут. Хозяйство народное подрывать.

Поезд уже приближался, грохоча, и в ушах попеременно гудели то голоса, то состав: «Уже третий раз за месяц проверяют кассы», «Герои наши летчики в Германии нахватались», «Кассиршу за такой забрали, за недостачу».

Колька понял: кранты. Но тут засвистел недалекий постовой, торговка дернулась, Сонька вырвала рукав, и Колька, ухватив ее сперва за шкирку, подцепил подмышки и втащил в подоспевший вагон.

Сгоряча он проволок ее на руках три вагона, хотя было незачем: никто не преследует, грохоча сапогами, пули не свистят над головой. Колька отпустил Соньку, пытался отдышаться, бестолково хлопая себя по карманам. Пирожные-то того, остались где-то там, на пахучем перроне.

Палкина, поправив свои туалеты, стояла теперь как ни в чем не бывало и платочком оттирала руки, особое внимание уделяя правой, с брызгами чернил. Выражение на физии такое спокойное, высокомерное — ну как тут было сдержаться?

— Дура! — воскликнул Колька и, развернув девчонку, треснул ее от души по заднице, с огромным удовольствием, раз, другой, третий. Только тогда Палкина разревелась.

…Наконец оба успокоились. Сонька, все еще хлюпая носом, снова приняла обычный надутый и умный вид, Колька, придя в себя после утраты драгоценных пирожных, свирепо приказал:

— Давай сюда.

Та попробовала повалять дурака:

— Что давать?

— Еще? — только и спросил он, и тотчас из кармана девчонки появился еще один червонец.

Колька огляделся: народ внимания на них не обращал. Может, те, что с платформы, не поехали или помещались в других вагонах. Он быстро осмотрел деньгу: «Да червонец как червонец. Все напридумывала тетка… Новенький то да, и видно, что специально его намяли. Да и вот, значки какие-то на просвет…» И все-таки что-то было не так. Ильич, что ли? Как-то не так он смотрел, глаз, что ли, косит.

«Да ну, ерунда какая-то», — подумал он, но все-таки не решился вернуть купюру. Ясно, что деньги, но ей безопаснее без них.

— Откуда?

Сонька, уже придя в себя, подняла темную бровь, красноречиво дернула ртом. Не скажет, значит. «Что это, неужто Наталья снова дурит? Да нет, не может быть. Даже если бы и мутила что, Соньку бы не пустила рисковать. Кто тогда?..»

Зудела, как пьяный шмель, слышанная на перроне бабская болтовня. Колька сердито мотнул головой, избавляясь от наваждения.

— Слушай сюда. На этот раз, так и быть, никому ничего не скажу, но чтобы больше ничего подобного…

Сонька прервала:

— Иначе что?

— Выдеру по-настоящему, — пообещал Колька, но потом решил объяснить: — Видишь ли, был у меня друг, благородный и очень обиженный человек.

— На кого обиженный? — прервала она.

— На государство наше, — прямо, как взрослой, объяснил он, — отца его ни за что наказали, и сам он с детства за решеткой сидел.

— Ни за что?

Колька пожал плечами, Сонька приказала:

— Продолжай.

— Так вот, мой друг не терпел никакой несправедливости и решил сам исправлять все. Потом решил, что можно самому грабить то, что награбили другие, и раздавать. Понятно объясняю?

— Дальше.

— Дальше — все. Он погиб из-за того, что я его не остановил. Но он был взрослый человек, и это было трудно — его остановить. С тобой я слажу, уж поверь.

— Ой?

Сонька прищурилась, но Колька повторил, просто и убежденно:

— Справлюсь. Даже если придется тебя на цепь посадить. Я так думаю, что дядя Миша так бы и поступил.

О, проняло. Задрожали губы, глаза округлились, пропала с лица мерзкая взрослая маска — а как иначе. Сонька дядьку обожает. Но она мигом оправилась и сказала делано спокойно:

— Миша слишком добрый, потому часто поступал глупо.

Это было самое гнусное, что было сказано. Это не Сонька говорила, а какой-то гад, влезший в ее голову и все там испоганивший. Аж руки зачесались ему вмазать, но это означало прежде всего вмазать Соньке, и Колька сдержанно напомнил:

— Я сказал — ты слышала. И домой провожу. — И, увидев, что назрели какие-то возражения, просто показал кулак. Доходит лучше сотни слов.

…Сонька вновь принялась играть в молчанку, но Кольку это устраивало: как раз молчать он мог долго и с удовольствием. Шли они с платформы на Красную сосну, парень покуривал, тоскуя по утраченным пирожным, радуясь, что хоть мамины гостинцы остались целы. В особенности этот ветер дальних странствий во флаконе… да! И золотистые чудо-апельсины. Поколебавшись — не будет ли это выглядеть как подкуп? — Колька все-таки вручил один Соньке. И оттаял, увидев, как она обрадовалась, — в точности как обычная девчонка, даже залопотала:

— Ой, и Миша всегда приносил. — Но, спохватившись, чинно поблагодарила.

Хотела она сразу воткнуть зубы в пористую, брызгающую кожуру, но Колька не позволил:

— Руки вымоешь — тогда.

В общем, так и дошли, не друзья еще, но уже точно не враги.

Глава 21

У дома на Красной сосне творились великие дела. Было светло как днем! И оживленно. По крыше ползали Анчутка и Пельмень, бодро работая. Лишь небольшой участок остался покрыт