Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов
— Разрешите, товарищ капитан?
— Заходите, Сергей Палыч, — пригласил Волин. Спокойный, доброжелательный, выглядел как обычно, только, пригласив садиться, сам остался стоять, опираясь на стол. В кабинете резко пахло чем-то алюминиевым, так, что рот наполнился слюной.
— Вскрылся паскудный факт, Сергей Палыч…
— Виктор Михайлович, но это ж экспертизу надо было, на месте как определить, а люди ждали денег…
Волин поднял руку:
— Погодите. Вы о чем?
— Я о фальшивых деньгах в почте…
— А, нет. Это дело вообще подтрибунальное, — пояснил Виктор Михайлович без тени горечи, лишь язву свою потерев, — и дело не твое. Мой подчиненный допустил глупость или диверсию, скорее второе.
— Он мог не знать.
— Он все знал, — отрезал Волин, — поскольку вместе со мной осматривал место аналогичного происшествия, и даже с той же Самохиной.
Акимов не сразу осознал услышанное, осознав, просто обмер:
— Да как же? Что это?
Капитан извлек из сейфа оперативку, кинул на стол:
— Ознакомься.
Протоколы, акты, справки, заключения экспертов… Сергей, разобравшись в главном, оторопел еще больше. Незадолго до происшествия на даче Тихоновых имела место практически полная его калька, и даже с почтой, пусть в районе Лосинки, — и даже с той же фигурой. Мила была свидетелем, более того, нежелательным. И Яковлев, зная о происшествии, о риске подмены денег фальшивками, так повел себя?
— В нашем случае печать не была тронута, — снова попытался оправдаться Сергей.
— Точно? — тотчас спросил капитан. — Или была тронута, но так, что вы не заметили?
Акимов признался:
— Я не уверен.
— А самоубийство? Это притом, что Симак — человек колоссального опыта, пусть без статуса эксперта, — пишет открытым текстом: и-ми-та-ци-я!
«Нет, все-таки Колыма», — решил Акимов.
Волин выложил перед ним десятирублевку и лупу.
— Похож этот фантик на те, которые были в нетронутой почтовой сумке?
Акимов машинально взял лупу, пытался рассмотреть банкноту, но потолок норовил поменяться местами с полом, перед глазами стояла плотная пелена. А из нее выступали опрокинутые лица то жены, то Ольги, то огненными письменами на стене загорались слова: «…строгий выговор с занесением в личное дело… лишение воинского звания… передача дела в комиссию по вопросам дисциплинарного соответствия…»
Мысли в голове прыгали, как на экзамене: под какую статью он сам себя подвел — под первую часть статьи пятьдесят девять — восемь, всего-то три года, или все-таки как за промысл, пять лет с конфискацией, или пятьдесят девять — четыре, сиречь два года со строгой изоляцией…
Волин вывел из умственной комы:
— В себя приди. Если кого и расстреляют перед строем, то не тебя. Понял?
— Так точно, понял.
— Теперь говори: похоже на того, который был у вас на даче, или нет?
Акимов снова взялся за лупу: «Червонец. Бумага как бумага. Номер есть, серия, все на месте. Краски ярковаты, но он и новенький… Вождь смотрит в сторону, далеко, на сотни лет вперед — а вот что он видит, ему не особо нравится».
Косит глаз у Ленина, черный, без блеска. Акимов попытался припомнить — ну да, вот тут всегда блик в глазах, свет. А тут пусто, и прищур, которого слишком много.
— Слушаю, — напомнил Волин.
— Не могу знать, товарищ капитан.
— А знать не надо. Надо ответить на мой вопрос.
— Вроде похож, да.
— Похож, — повторил капитан, вздохнув, — вот для снятия таких сомнений и существуют эксперты, зарубите себе это на носу, Сергей Палыч.
— Так точно. Я должен был…
— Цыц, — приказал вежливый Волин, — я вообще тебя не за этим позвал. По почте пришла вот такая бумажка, ознакомься.
Капитан пододвинул ему листок из школьной тетради, Акимов разобрал печатный текст:
«ДОБЛЕСТНЫМ МУРОВЦАМ! Фальшывые десятки ходят от нас. Не кустарь делал — станок. На ДПР фальшывки делают. Зав. Эйхе материалы берет без документов, а откуль деньги? Ночью возят ящиками. Районные начальники в доле — проверяйте сами».
— Прочел?
— Прочел, — сообщил Акимов нарочито спокойно, хотя в глазах резало от идиотизма ситуации, от бешенства прояснилось и в глазах, и в мозгах.
— Ее сначала в БЭХСС направили, — пояснил Волин, — Гриша… то есть полковник Богомаз, сориентировался, передал мне. А вы с Эйхе служили, так ведь?
— Так точно. Он штурман, я летчик.
— Что можешь сказать о нем?
— Только хорошее.
— А даже если бы и плохое. Это человек непростой, но заслуживающий полного доверия. Вопрос к тебе как к и-о: кому в районе он мешает?
Хотелось пошутить, что Сорокину, но грешно так острить. К тому же Николай Николаевич был против размещения ДПР, да и то сто лет назад. Вере — да, Вере он насолил. Но не может же она такой дурью маяться. Завхозу Вериному? Заму по АХО? Много было мыслей, идей, но Сергей, не дрогнув, соврал:
— Не могу знать.
— Это хорошо, когда тихо в районе, — одобрил капитан с сомнением.
И все-таки он помянул мимоходом Сорокина, спросил, не пишет ли (нет, не пишет), еще раз поинтересовался обстановкой в районе, на фабрике (все в порядке), потом почему-то спросил, когда возвращается Введенская.
Сергей, который как раз отгонял еще один призрак — Наталью, а равно и Виктора, который постоянно таскает ей разного рода материальные ценности, невесть откуда берущиеся, — так же бездумно спросил:
— Она разве уехала?
— А что, нет? — удивился Волин. — Я рапорт видел в кадрах.
До Акимова дошло:
— А, Сергеевна. Вроде через неделю должна быть.
— Она же у своего, хм… супруга?
— Так точно.
— Адрес есть?
— Есть.
— Хорошо. — И снова Волин вывернул на другое: — Ты лупу не откладывай, а еще раз посмотри повнимательнее на свою кляузу. Ничего эдакого не видишь?
Акимов подчинился, но ни на первый, ни на второй раз ничего необычного не увидел. Листок из школьной тетради, в клетку. Конверт — обычный, прямоугольный, сероватый, шероховатый, марка — Минин и Пожарский. Штемпель — почта рядом с Тремя вокзалами. Адрес тоже написан печатными буквами и как бы детской рукой: неровные буквы, разного размера, некоторые слова расползаются.
— Дурачился кто-то? — осторожно предположил Сергей.
— Не похоже. Я бы сказал, что писал именно ребенок. Приглядись — очень аккуратно написано, буковки все одинаковые, а все равно вот тут, — капитан указал карандашом, — чернильная лужа, а вот «Петровка» написано через «ф» и неумело исправлено. Конверт ребенок подписывал.
— Так, может, и анонимка…
— Нет, это как раз взрослого работа. И написано заранее, спокойно и обдуманно. Сравни с конвертом — ни клякс, ни задиров
