Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Алексей схватил её за запястье и дёрнул вверх. Рука была горячей, будто девушку лихорадило. Выговаривая ей, одновременно Алексей боролся с желанием приложиться губами к её лбу, чтобы убедиться, что она здорова – и ничего больше.

Варвара Дмитриевна молчала, выкручивая руку из его захвата. Только щёки предательски покраснели, а лисьи глаза от злости стали зелёными. Он задавал вопросы и понимал, что она не ответит ему ни за что. Полуапостольник соскользнул с её волос, Алексей с удовольствием сдёрнул его свободной рукой, отбросил в сторону. Варя возмущённо зашипела:

– Откуда вы вообще здесь взялись? Почему вы всё время вмешиваетесь? Вы только что лежали раненый, еле выжили, так радуйтесь, не лезьте на рожон! И отпустите же меня!

Алексей отступил. Варя выдернула руку, подняла полуапостольник и оправила платье. Вздёрнула подбородок и, глядя на него снизу вверх, отчеканила:

– Вот что я вам скажу, Алексей Фёдорович. Вы симпатичный молодой человек, но вы наивны, впрочем, как большинство представителей вашего класса. Вы полагаете, что вокруг вас детская игра? Вы были на фронте, видели войну, неужели она вам ничего не объяснила? Умерьте своё любопытство, перестаньте задавать вопросы и вообще будьте осторожнее. Спрячьтесь! Вы полагаете, что вы в партнёрстве с Квашниным, но помните, Квашнин выкрутится, а вы – нет! Он вырос на улице, а вы – в оранжереях вашего отца. Вы ничего не знаете ни об этом человеке, ни о деле, в которое влезли, ни о том, как устроена жизнь! Уймитесь, ради бога, испугайтесь и постарайтесь выжить.

Она оттолкнула его и ушла. Исчезла, будто в больнице есть тайное место, где прячутся дерзкие сёстры, а ему, Алексею, вход туда воспрещён.

Он стоял, оглушённый. Как быстро всё переменилось! Только что радетелем справедливости был он, но хрупкой девушке (да какая же она хрупкая, хрупкое быстро ломается!) удалось обвинить его в наивности и слепоте. Таких качеств он за собой не знал, но при этом чувствовал, что Варвара Дмитриевна в чём-то права и как будто таким изощрённым способом оберегает его. Пугает, пытаясь уберечь. Ровно так поступают старые няньки с безголовыми сорванцами. И странное ощущение возникло, будто то, что он пытается узнать, ещё опаснее для него, чем обвинение в убийстве Глафиры Малиновской. Но на вопрос о разгроме родительских оранжерей она так и не ответила!

Алексей поднялся в хирургию, с раздражением отметив сестёр, смешливо шепчущихся в коридоре.

– Да сколько можно! Базарный день какой-то, а не лазарет!

К стыду своему, то, что слова эти он произнёс вслух, а вернее сказать, прокричал, Алексей осознал слишком поздно. Сёстры вздрогнули и потупились, смешливость ушла, и в коридоре запахло скандалом. Нехорошо это, плохо новому доктору вести так себя! Но вернуть грубость назад возможности нет.

Из докторской выглянул озадаченный Дубов.

– Что случилось, Алексей Фёдорович?

Алексей вошёл в кабинет, прикрыл дверь, отрезая себя от сестёр в коридоре. И пожаловался:

– Не сдержался. Сёстры шепчутся и хихикают у меня за спиной. Будто я развлечение для них!

Дубов уселся в кресло, снисходительно наблюдая негодование коллеги. Будь Алексей чуть спокойнее, он, несомненно, заметил бы удовольствие, мелькнувшее в глазах старого сплетника. Владимир Семёнович покачал головой:

– Не сердитесь на них, Алексей Фёдорович, девицы молоды, болтливы. Но, признаюсь, вы и вправду своего рода достопримечательность для них.

Алексей замер.

– И чем же я столь примечателен?

На лице Дубова отразилась борьба, внутреннее сражение человека, которому страсть как хочется поговорить, да только сплетничать с самим объектом сплетни боязно, да и не принято так в обществе. Но Владимир Семёнович не из робкого десятка оказался. Правда, начал осторожненько, издалека.

– Вы, Алексей Фёдорович, сами изволили видеть, что в госпитале у нас порядки строгие. Лекарства заперты, выдаются строго под учёт. У старшей сестры на каморке теперь амбарный замок. И всё благодаря вам! Прежде-то как было, здесь вот, в шкафчике, всё лежало, заходи, бери сколько хочешь. А теперь порядок и строгость!

Алексей оглянулся на шкаф, который описывал Дубов. Обычный медицинский шкаф. Пустой.

– И всё же не понимаю, при чём здесь я?

Дубов поморщился, мол, не торопитесь. Устроился поудобнее, закурил, предвкушая долгий увлекательный рассказ.

– Вот вы, Алексей Фёдорович, как к стонущим относитесь?

Алексей развёл руками:

– Да как… пациенту больно, он стонет, что тут поделаешь…

– Вот! А у сестрички сердце разрывается. Ведь раненые стонут, а что она? Компресс сменит, пошепчет, мол, терпи, такова твоя доля солдатская. Он и терпит боль, пока не заживёт.

Алексей хотел было снова спросить, при чём же здесь он, но вовремя сдержался. Дубов в третий раз вступление начнёт, так до сути они не скоро доберутся. Владимир Семёнович со вкусом затянулся папиросой.

– И вы, Алексей Фёдорович, стонали, как и все. В беспамятстве-то как не стонать. Бедро я вам вычистил, осколки удалил, вон, бегаете, любо-дорого посмотреть. А тогда стонали. Тихо так, будто сон плохой всё время снится.

– И?

– Признаюсь, не я заметил покражу, старшая сестра. И шум подняла, такой сразу крик, чтоб ей лопнуть! Варвару-то мы быстро нашли, несложно это. Рука у ней лёгкая, больные, кто знает, сами просят, пусть Варя колет, и быстро будет, и без синяков. Смышлёная она девица, а вот ведь тоже дура оказалась! Кому ты, говорю, без ведома моего такое сильное средство колешь? Сгубить его хочешь?![47] Он же без него скоро жить не сможет!

Владимир Семёнович вошёл в роль и руками всплеснул:

– Она, значит, в слёзы. Мол, стонет он так, что сердце болит. А уколю, притихнет, поспит. И вроде полегче. Ну, дура, что тут говорить!

И Дубов расстроенно засопел. Алексей решился уточнить:

– Вы хотите сказать, что сестра милосердия колола мне лекарство без назначения? Это возмутительно! Уважаемый доктор, вы в курсе, что этот препарат вызывает спутанность сознания, понос и рвоту, а потом и вовсе превращает человека в безвольное существо?

– Тише-тише… Не серчайте, Алексей Фёдорович, не уследили мы. Сдаётся мне, влюбилась она в вас бездыханного, уж не знаю, что нашла. Не красавец вы были тогда, обритый и бледный. Не то что сейчас! Вот сёстры и глазеют на вас как на артиста. А Варюшку мы сами наказали. Уволить не уволили, нехватка рук, вы знаете. Отправили её в ссылку, в прачечную. Белья-то много, одних бинтов не настираешься, сёстры влажными, бывает, перевязки делают. А лекарства все мы заперли, теперь не