Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин

Старый дворник вышел к ним сам.

– Хватит, – сказал он. – Сдаюсь.

– Григорий действительно хотел сбежать, – рассказывала Варя подружкам, пока другие кружили по бальному залу. – Но не один, а с невестой. Они договорились встретиться в рисовальном классе. Помните, он ведь совсем близко от бального зала? Там раньше хранили декорации для спектаклей. Григорий не хотел встречаться с родителями и сестрой, поэтому решил зайти сюда через черный ход, а не через главный. Там его и встретил наш дворник. И конечно, не захотел пропускать. Они повздорили, и дворник его оттолкнул. Да так сильно, что Григорий ударился головой о каменный угол. И умер. Дворник испугался, раздел его, вывез подальше и бросил в канаве. Там его и нашли через какое-то время. А дальше вы уже знаете.

– Ну ты даешь, Варюш! – восхитилась Софи. – Настоящий сыщик! Может быть, ты и невесту его знаешь?

Варя нашла глазами грузную фигуру Веры Ивановны. На ней было простое бальное платье, волосы все так же блестели сединой, а щеки все так же свисали и были свекольного оттенка. Но она легко и радостно смеялась, была спокойна и казалась счастливой. Рядом стоял фон Блюмм и смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Не имею ни малейшего понятия, – сказала Варя.

Где-то там, в гуще танцующих, кружился Андрей. Он был слегка разочарован, когда Варя не пошла с ним танцевать и выбрала компанию своих подружек, но ей было все равно.

– Жаль, – сказала Софи и толкнула ее в бок: – Сейчас будет мазурка. Ты за даму или за кавалера?

– Надо разыграть! – засмеялась Варя.

И они разыграли.

Примечания от автора

Конечно, на самом деле все было совсем не так. Вернее, этого совсем не было. Чтобы эта история жила, автору пришлось немного поколдовать со временем и перемешать десятилетия и даже столетия. Также немного изменилось расположение комнат в Смольном институте. В принципе, единственная достоверная деталь в этой истории – то, что там по-настоящему длинные коридоры. Об остальном, в том числе о правилах, пришлось пофантазировать. В реальности они были настолько строгими, что никаких разговоров в спальне, и уж тем более – боя подушками, быть не могло.

Это не исторический роман. Это просто история, и автор надеется, что она получилась хорошей.

Ни один призрак не пострадал.

С Новым годом.

Будьте счастливыми.

Тимур Суворкин

Парослав Котельников сердится

Трагедия из жизни начальника сыска Петрополиса в трех действиях и одном противодействии

Действие первое

За окном падал густой черный снег. Над крышей дешевого доходного дома, на последнем этаже которого находились две мои комнаты, яростно завывал ветер. Воздух в спальне был ледяным. Говорили, что зима 1897 года выдалась самой суровой за последнюю четверть века, так это было или нет, я не знал, но то, что стоящая в углу печь совершенно не справляется со своими обязанностями, я мог утверждать с абсолютной точностью. Я невольно вспомнил о келье елагинского экспериментально-вычислительного монастыря, где прожил последние три года. Прекрасное паровое отопление, чудесная кровать с пуховой периной, беленые кирпичные стены – всего этого мне сейчас очень и очень не хватало.

Я вздохнул: кажется, моя давняя мечта о переменах в жизни все же была не слишком обдуманной.

Часы меж тем уже пробили семь. Пора было вставать. Скинув с себя два одеяла и лежащую поверх них шинель, я подошел к красному углу, возжег наполненную нефтью лампадку из рубинового стекла, после чего принялся молиться на блестящие медными окладами образа.

Когда я закончил, была уже половина восьмого. Раздался стук в дверь. Хозяйка комнат по нашей с ней договоренности принесла завтрак.

Вздохнув вновь, я взглянул на маринованного угря, сиротливо пристроившегося на куске жареного свекольного хлеба: мелкий речной гад выглядел настолько жалко, что его не хотелось даже трогать, а рядом, на подносе, стояла оббитая чашка, украшенная дурно нарисованными цветами шиповника. В ней поблескивал скверно пахнущий кофе.

В голове невольно вновь промелькнули воспоминания о сытных утренних трапезах в монастырях, где я успел послужить.

– Бывало и хуже, – соврал себе я и, взяв вилку, принялся за завтрак, совершенно не подобающий потомку благородного рода Остроумовых, который вел свою историю еще с тех самых пор, когда Небесный град Архангельск стоял на земле.

Когда часы пробили восемь, я начал собираться. Сегодня был мой первый день на новой работе. Еще месяц назад я спокойно служил в Елагинском монастыре на мелкой должности секунд-оператора вычислительных мощей. Все поменялось после того, как в своих покоях был жестоко убит настоятель Дыментий. Именно тогда я и познакомился с начальником столичного сыска Парославом Симеоновичем Котельниковым, приехавшим расследовать это страшное убийство. Так вышло, что помог ему в изобличении преступника, ну а учитывая, что смерть ИИ-гумена произошла по причинам, напрямую касающимся вышестоящих церковных иерархов, я тем самым ополчил на себя все церковное начальство. Впрочем, из-за опалы, в которую попал род Остроумовых, я и так не имел в Елагинском монастыре никаких карьерных перспектив, и меня мало что там держало.

В общем, я с радостью принял предложение Парослава Симеоновича перейти к нему в сыскное отделение, тем более что он некогда был знаком с моей семьей. Он же пообещал пробить мне долгожданное, крайне сильно задержавшееся повышение по табели о рангах.

Я накинул новенькую, сшитую в долг форму. Обошлась она мне в три моих будущих месячных жалованья, что было еще абсолютно нормально по меркам столичного чиновничества. Зато я, по крайней мере, смог избавиться от истертой, практически развалившейся шинели Духовной коллегии.

Оглядев себя в зеркало, я остался полностью доволен новой одеждой. Тщательно выправив прическу костяной расческой, я прыснул на себя одеколоном «Имперский», набросил поверх костюма новенькую шинель, закрепил на лице респиратор с меховой подкладкой и, переборов некоторую робость, отправился заступать на службу в сыскном отделении.

Город тонул в снегопаде. Черный снег образовывал гигантские сугробы. Видимость, и так ничтожная в фабричном дыму, вечно окутывающем Петрополис, теперь стала околонулевой. На рельсовых путях всюду были заторы. Гудели локомобили, ржали затянутые в респираторы кони.

Оскальзываясь на мазуте и черной наледи, вытянув голову и отчаянно пытаясь осветить себе путь слабым нагрудным фонариком, я продолжал идти. На секунду снегопад утих, и вдали проступил силуэт гигантской оранжереи Рафаилова сада на площади Невинных.

Миновав Фонтанную реку, где трудились коловшие лед буксиры, я, немного поплутав и сбившись с дороги, все же дошел до Львиного моста. Четыре железных автоматона