Человек с клеймом - Джоан Роулинг

Тед много позже сказал Страйку, что знал, что если бы он остался в доме отца после восемнадцати лет, было бы совершено убийство, и было неясно, кто из них станет убийцей, а кто жертвой. Служба в армии спасла молодого человека, и, не желая возвращаться в Сент-Моус при жизни отца, Тед, к неудовольствию Тревика, остался в армии, отказавшись ради военной полиции от моря и изрезанного побережья, которое он так любил, и вернулся только тогда, когда до него дошли известия о преждевременной смерти отца. Затем Тед женился на местной девушке, с которой переписывался семь лет.

Именно Тед сломал привычку к пьянству и насилию, которая преследовала семью Нанкарроу на протяжении поколений. Жене Теда не приходилось бояться его кулаков, а его приемные дети знали твердость, но никогда – жестокость. Тед воплощал в себе добродетели, доселе почти неизвестные в этой семье: уравновешенность, трезвость и честную игру, в то время как Пегги, которая в восемнадцать лет воспользовалась первой же возможностью улизнуть от суровой бабушки и сбежала с юнцом, приехавшим в Труро вместе с ярмаркой, взяла себе новое имя – "Леда" – и повсюду несла с собой хаос, пока не умерла в убогом лондонском сквоте.

Глядя на Теда и Тревика, Страйк вдруг подумал, что ему бы хотелось, чтобы этот мощный, целеустремленный запас здравого смысла, который он только что утратил, был здесь сегодня вечером. Тед всегда умел облекать в слова то, что неуравновешенный и часто гневливый подросток Страйк считал правдой, пусть он еще и не прожил достаточно долго, чтобы проверить слова Теда на собственном опыте.

"Нет гордости в том, чтобы иметь то, ради чего не работал", – гласила одна из избитых фраз Теда. Страйк был готов приложить усилия в отношениях с Робин, но недели, прошедшие с тех пор, как он увидел выражение шока на ее лице, почти не дали возможности продвинуть собственное дело. Дело было не только в том, что до найма Ким агентство было перегружено расследованием дел. Страйк также видел, что Робин с трудом справлялась с потоком публикаций в прессе о ВГЦ; она казалась более нервной и встревоженной, чем обычно, но все же огрызалась на него, когда он предлагал ей взять еще один отпуск. Он несколько раз резко обрывал субподрядчиков, которые с восторгом пытались рассказать Робин о новом аресте в связи с ВГЦ, ожидая, что она обрадуется этому так же, как и они.

Уже несколько недель Страйк ежедневно откладывал признание, которое хотел сделать, опасаясь, что выплеснуть свои чувства на Робин прямо сейчас будет эгоистично. Потом смерть Теда заставила Страйка уехать из Лондона, а теперь этот вирус Робин продлевал их разлуку и, несомненно, предоставлял Мерфи бесконечные возможности изображать из себя заботливого парня.

Хотя он пока не слышал никаких конкретных признаков, Страйк опасался, что Мерфи, возможно, планирует сделать предложение. Отношения Мерфи и Робин, казалось, были крепки как никогда, и оба явно были настроены на брак, учитывая, что у каждого из них уже был бывший супруг. Робин было за тридцать, и, возможно, она даже подумывала о детях. Она казалась неоднозначной в тот единственный раз, когда они со Страйком заговорили об этом, но это было давно, до того, как она встретила своего красавца-полицейского. После их последнего громкого дела и долгого и травмирующего периода работы Робин под прикрытием, она вполне могла решить, что сейчас самое время сделать перерыв в карьере. Эти опасения усугубляли затруднительное положение Страйка. Ему нужно было высказаться до того, как Мерфи отправится за кольцами, или Робин объявит, что ей нужен декретный отпуск.

– Не позволяй другому парню изменить твой план игры, – сказал однажды Тед Страйку, хотя они говорили о боксе, а не о романтике. – Стой на своем и используй свои сильные стороны.

И в чем были сильные стороны Страйка в данном конкретном случае? Несомненно, агентство, которое они с Робин создали вместе, и которое, он почти уверен, значило для нее не меньше, чем для него. Их работа давала возможности, хотя в последнее время их было мало, проводить много времени вместе. Столько упущенных возможностей, с горечью подумал Страйк: ночевки, совместные обеды и долгие поездки на машине, а он, как идиот, гордился тем, что не поддался влечению, и что же в итоге? Он сидит здесь один с осадком от пинты и пульсирующей болью в ноге, пока Мерфи, вероятно, у Робин, набирает очки, принося цветы и разогревая суп.

Устав от собственных страданий, он снова поднялся на ноги и помыл посуду после ужина. Размышления ни к чему не приведут: нужны решительные действия.

Страйку показалось, что призрак Эдварда Нанкарроу одобрительно кивнул в ответ на этот вывод, поэтому, закончив мыть посуду, он положил фотографии и две шляпы обратно в коробку из-под обуви, а затем, после секундного раздумья, положил на подоконник старую рыбацкую дубинку – единственное украшение, если его можно так назвать, которое он когда-либо выставлял напоказ.

Глава 7

Тускло под свинцовым небом,

Смотрел я праздно, взглядом пустым,

Мерил равнину вялую взором –

И снова начал я думать.

А. Э. Хаусман

XXXI: Врата ада, Последние стихи

Робин выписали из больницы в воскресенье утром с рекомендациями принимать парацетамол и ибупрофен по мере необходимости, воздержаться от интенсивных физических нагрузок и вернуться к обычному образу жизни только после трехдневного отдыха. Она снова плохо спала, на этот раз не из-за шума, а потому, что ей постоянно снилось, будто она снова в коробке, в которой ее заперли на ночь на ферме Чепмен. Эти кошмары мучили ее последние пару месяцев, но она никому о них не рассказывала, как и о волнах паники, которые накатывали на нее непредсказуемо, особенно в людных местах, и о том, что, если Мерфи не ночевал у нее, она спала с зажженной лампой у кровати. Робин знала, что происходит, когда она говорит людям, что у нее проблемы с психикой: ей говорят прекратить работу. Страйк пару раз предлагал ей взять еще один отпуск после этих напряженных месяцев под прикрытием, но Робин не хотела отпуска: ей хотелось чем-то заняться, погрузиться в расследование, заполнить свой беспокойный разум чужими проблемами.

Она вернулась на такси домой с острой болью в правом боку, которую обезболивающие притупили, но не устранили. Несмотря на то, что она говорила Мерфи, чье дело о бандитской перестрелке не оставляло ему свободного