Дом с химерами - Иваниченко Юрий Яковлевич

– Это вещественное доказательство, ребята, – сглотнув слюну, нервно забормотал Ильич, затравленно озираясь и всюду наталкиваясь на недружелюбные песьи взгляды исподлобья. – Его нельзя так запросто, как хот-дог…

Он попытался шагнуть со ступеньки порога, но в ту же секунду, точно включился рубильник, с рыком вздыбились холки догов, алабаев и псов помельче, а на асфальте проявились тёмные пятна слюны с оскаленных клыков.

– Я буду жаловаться, – попятился Кононов и добавил извиняющимся тоном: – Вас всех постреляют, накормят ядом и сварят на костный клей.

Свора бродячих псов слабо внимала его увещеваниям. Стоило операм сделать шаг вперёд – и словно в трансформаторном щите повышалось напряжение: тон глухого ворчания опасно повышался. Шаг назад – становился ниже.

– С меня хватит, – пробормотал Арсений чуть слышно и уже полез в подмышку кожаного реглана за табельным ПМ, чтобы привести в исполнение хотя бы одну из казней, обещанных Кононовым.

– Погоди, погоди-ка… – остановил Арсения подполковник Камышев. – Это что, и все выводы по осмотру места происшествия? Труп неизвестного?

Капитан Точилин кивнул:

– Так точно. Фрагмент трупа.

– Негусто…

Точилин пожал плечами.

– Да уж… – неодобрительно покачал головой подполковник. – Из фунта ливера они сделали вывод, что там кого-то на фарш перекрутили. Для этого можно было и одну собаку с кинологом послать. Причём даже без кинолога. И так было бы видно по её довольной морде.

Арсений поёжился, припомнив оранжевые глаза псов, угрюмо-сосредоточенных на содержимом целлофанового пакета в руке Кононова.

– Ну почему же? – возразил он. – Не знаю, что там вынюхал бы кинолог, а нами установлено: жертва, скорее всего, кто-то из обслуживающего персонала или ремонтников.

– Это ещё почему? – буркнул из-под пятерни на лбу Камышев.

– А кто ещё перемещался бы по апартаментам банкира на четвереньках?..

– Да мало ли, – отмахнулся подполковник. – Может, и сам банкир после торжественного заседания правления.

…Он появился, когда патрон уже был дослан в патронник, а собаки, судя по их манёврам, уже распределили роли: «Ты, Вильгельм, за правую ногу хватай. Ты, Маниту, за левую. Кузьминична – промеж ними, а я в горло. И как оленя плюшевого…» И тут появилась грузная фигура в легкомысленной соломенной шляпке и драповой рясе, отдалённо напоминающая ильфо-петровского отца Фёдора на пасеке дурдома.

Опера недружным хором завопили о помощи.

– А на кой мне это надо?.. – меланхолически поинтересовался бомж.

– Все копейки с получки, служебный револьвер и свисток, – скороговоркой, чтоб нельзя было всё воспринять всерьёз, отбарабанил Кононов.

Но с чувством юмора у собачьего предводителя оказалось не очень. Он только густо пробасил:

– Боже упаси! – И со всей очевидностью собрался удалиться. – А на кой мне это надо?..

– Двести беленькой и пирожок! – крикнул капитан Точилин уже почти вдогонку.

– Нет, лучше два по сто пятьдесят, а то у меня это уже давно не первая, – к удивлению полицейских, закапризничал вожак стаи.

Сторговались на двух по сто граммов водки и хот-доге в ближайшем фаст-фуде. И «отец Фёдор» наконец бросил делать вид, что он сам по себе, а собакам сам чёрт не брат, и бог судья.

– Вильгельм! Маниту! Кузьминична, сука! – амвонным басом загудел бомж. – И ты, от первого лица! Кэджа!

Свора, только что являвшая собой неукротимую ярость, вдруг явила щенячье малодушие и так дружно завиляла хвостами разной степени укороченности – вплоть до корня квадратного из Вильгельма, бывшего породистым датским догом до того, как проиграл республиканскую выставку, – что пыль заклубилась над асфальтом.

Ах, водка-матушка…

– Кстати, а кому обязаны мы своим чудесным, так сказать, избавлением?.. – Арсений вопросительно поднял свой пластиковый стаканчик.

Избавитель полицейских посмотрел на них из-под полей соломенной шляпы. На одного, на другого. Наконец изрёк:

– Роберто Лоретти, гранд-бас «Сургутнефтегаз-опера», – представился бомж, аккуратно расправляя бумажную салфетку.

Кононов поперхнулся, забрызгав хлипкую стойку водкой.

– А что вас удивляет? – неодобрительно покосился на него оперный бас, заправляя бумажную салфетку в отворот драпового пальто. – Робертино, – так в детстве зовут, пока ещё бамбино. Или, по-вашему, Чиполлино так и помер Чиполлино, не став ядрёным Чиполло?

– Да нет, – утёрся Кононов рукавом свитера. – Я про оперу. Как же это тебя… простите, вас угораздило из «Опера», и сюда? – Ильич обвёл взглядом замызганные задворки Кривоконюшенного, где приютился бар.

– Куда, сюда? – искренне не понял его престарелый Робертино Лоретти, также оглядываясь по сторонам.

…Засаленная стойка под провисшей маркизой, штабель пластиковой посуды, дожидающийся грузчика на асфальте, отвал мусора под стеной, из которого тут и там торчат собачьи зады разной степени восторга…

– Ну… – смутился Ильич, подбирая слова. – Как говорил пролетарский классик…

– «На дно», что ли? – догадался Роберто и, снисходительно улыбнувшись в бороду, вынул из-за пазухи плоскую бутылочку с чёрно-золотой этикеткой «Black Jack». – Это я в образе.

Водка из пластикового стаканчика тонкой струйкой полилась в бутылочку.

– В чьём, если не секрет? – поинтересовался Точилин, заинтригованно наблюдая священнодействие оперного певца.

– А вы догадайтесь. – Едва закончив аптекарской точности процедуру переливания, Роберто одним махом выплеснул содержимое бутылочки в пасть. – …С трёх раз, – крякнул он в рукав и стал аккуратно закручивать жестяную пробку.

– Не силён я в опере, – признался Арсений. – Кто там, у Горького, «На дне» басом? – перевёл он взгляд на Кононова.

– Поёт? Никто, – очнулся ст. лейтенант. – Нет такой оперы.

– Сусанин я, – ворчливо подсказал гранд-бас и принялся рыться пальцем в кровавой брюшине хот-дога. – Из оперы Глинки «Жизнь за царя». Видите, вот, басурман вожу на погибель. – Он мотнул растрёпанной бородой назад, за плечо.

«Басурмане», рассевшись за его спиной полукругом, с религиозным благоговением впитывали фимиам жирной одноразовой посуды и колотили хвостами по асфальту. Только породистый Вильгельм, проникшийся всей безвозвратностью своего падения, вновь и вновь пытался пробраться к заветной мусорной корзине в дверях заведения.

– Вильгельм! – прикрикнул на него Роберто. – Кэджа!

Вздрогнув так, что послышался перестук тощих ребер, дог попятился, однако уже через минуту опять начал подбираться к двери в буржуазный рай.

– Вотум сепаратум, – негромко сообщил ст. лейтенант и сощурился точь-в-точь как его хрестоматийный тёзка. – Ни в какой образ он не входит. «Ах, водка-матушка, ищи меня на дне», – это вот о таких. Но насчёт Сургута – правдоподобно. На осень сюда перебрался, а подморозит – дальше на юг откочует.

– Всё может быть… Кстати, – спохватился Арсений, оторвавшись от наблюдений за мытарствами дога. – Вы не видели, что тогда произошло с нашим водителем?

Роберто уставился на Точилина непонимающе.

– Ну, сегодня, когда ваши поляки, то есть собаки, пончики нашли? – попытался подсказать Кононов, но понимания в лице оперного мужа не прибавилось.

– Вы его даже по имени называли: «Фадей», – внушительно подсказал Арсений.

– «Нет больше вашего Фадея…» – заупокойным басом процитировал Ильич.

Но Роберто только переводил доброжелательно-невменяемый взгляд с одного полицейского на другого, пока Арсений наконец не догадался послать за добавкой.

Пришлось снова ждать, пока следующие сто граммов из пластикового стаканчика не будут перелиты в бутылочку из-под виски. Откуда – в оперную глотку.

– Ах, Фадей?! – с радостью узнавания шлёпнул себя ладонью по лбу оперный муж и даже обеспокоился: – Как он?

– Жить будет, – поторопил Роберто капитан Точилин. – Кто на него напал? Вы видели? Вы их знаете?