Спутник бросает тень - Анатоль Адольфович Имерманис
За окном заморосил дождь. Ненастная погода еще больше действовала на нервы.
Что они не звонят?..
— Может быть, ищут свободное место?: — неуверенно произнес Дик, хотя тут же понял, что в таком неотложном случае промывание желудка могут сделать в любой клинике.
Мун набрал номер «Скорой помощи». Ответил уже другой голос. Нет, он только что принял дежурство. Машина по вызову полиции? Нет, еще не возвращалась, — очевидно, уже послана по другому вызову. Пользуясь всей полнотой власти, Мун потребовал выяснить, куда был сдан пострадавший. Дику же приказал, не дожидаясь звонка из «Скорой помощи», узнать это, запросив ближайшие клиники. Это же задание оставить дежурному радисту, который сменит Дика.
Время шло. Дождь по-прежнему стучал в стекла. На все вызовы Дика следовал отрицательный ответ, Так ничего и не дождавшись, Мун взял в охапку несколько комплектов газет и отправился домой. Попросив Джину заварить крепкого кофе, он погрузился в газеты. Время шло. Ничего интересного в газетах, никаких известий от Дика. Пепельница стояла пустая, потому что Мун даже не вынимал сигару из стиснутых губ. Белый столбик пепла упал на страницу, Стряхивая его, инспектор кинул взгляд на фотографию мужчина с клятвенно поднятыми пальцами. Из подписи видно, что это Спитуэлл — свидетель по делу Ротбахов в момент принесения присяги, по которой он обязуется говорить правду и только правду. Снимок довольно мутный, как и обычно в газетах с миллионными тиражами. И все же в лице Спитуэлла было что-то знакомое. Определенно Мун видел уже где-то это лицо. Где?
Мун продолжал рассеянно перелистывать газету. Какая-то игрушечная фирма с жаром расхваливает новую игру «Спутник», другая с таким же жаром рекламирует детский воздушный пистолет. Это объявление вызвало в памяти заключение эксперта-оружейника. Возникла какая-то смутная мысль. Мун решил поговорить с профессором Холменом.
Остановив на своем этаже лифт, Мун тут же захлопнул его дверку, так как увидел в кабине соседку — миссис Гендерсон. С той поры как он посадил убийцу негра Уэллингтона, миссис Гендерсон от возмущения перестала здороваться даже с Джиной. Поднимаясь наверх, Мун невольно вспомнил скрипящую лестницу в доме на улице Ван-Стратена. Вот и этаж, где живет Пэт. Визитной карточки на двери нет, но ее с успехом заменяет ужасающий табачный запах.
Профессор Холмен встретил его в халате, который должен был уберегать одежду от пыли, так как пыли в квартире Холмена было больше, чем книг.
Как обычно, вручив профессору половину сигары, Мун разложил на столе цветные фотографии. — Это халат Смита, общий вид и детали, — пояснил он. — Мы предполагали, что это египетский узор. Но сейчас у меня есть основания думать, что я ошибался. И тут я вспомнил, что в моем распоряжении имеется такая энциклопедия, как ваша голова, профессор. Скажите мне, что это за чертовы узоры?
— Вы слишком переоцениваете мои познания, дорогой Мун, — и профессор близоруко уставился на узор. — Не знаю, в чем может быть моя ошибка. В Египте живут арабы, а в этом орнаменте что-то явно арабское. Впрочем, зачем нам гадать? Образованный человек не знает всего, но он знает, где получить нужную информацию. Карл нам поможет.
Карл, огромный пудель Холмена, поднялся в качалке и насторожился.
— Карл, найди книгу, найди! ― скомандовал профессор.
Карл спрыгнул с кресла и, помахивая хвостом, подбежал к книжным полкам. Встав на задние лапы, он ткнулся носом в один том, в другой, в третий. Умные глаза его все время были обращены на хозяина. Наконец тот кивнул, и Карл выковырнул лапой какую-то книгу, брезгливо взял том в зубы и поднес профессору.
— Ну, инспектор, видали? Не пес, а волшебник. Извольте — «Искусство орнамента с древности и до наших дней».
Молча они принялись разглядывать иллюстрации.
— Вот он! — воскликнул Мун и выхватил том из рук профессора.
Золотисто-зеленовато-фиолетовые линии сплетались в точно такой же клубок, как на халате Смита.
— Туркестан, — пояснил профессор.
— Там что, турки живут?
— Вы путаете Туркестан с Турцией, дорогой инспектор. Туркестан — общее название для ряда среднеазиатских советских республик.
— Опять русские!
Вернувшись домой, Мун позвонил в управление. Дежурный сонно ответил, что сведений об отравленном человеке не поступало.
10
— А что такое медиум, Крист? — шепотом спросила Марджори.
Дейли, уже успев нахвататься терминологии, принятой в кругу спиритов, из купленного в киоске журнальчика «Голос неведомого», уверенно пояснил, что это особа, через которую устанавливают связь с духами.
— Вон та девица и есть медиум.
Девица, на которую показал глазами Дейли, именовалась Минервой Зингер и выглядела так, как положено настоящему медиуму, — кожа ее почти просвечивала. Трудно было понять, результат ли это постоянного общения с бесплотными духами или систематического отказа от земных бифштексов.
Марджори была явно разочарована. Общество ничем не отличалось от обычного. Пили чай с апельсиновым джемом, пробовали бисквиты тетушки Ролли, болтали о разных пустяках. Но вот после второй чашки разговор принял более деловой характер. Тетушка Ролли рассказала об одном сеансе, во время которого духи не только двигали столик, но переносили посуду и заставляли звонить будильник. Некая престарелая мисс Рейнбоу со скромной гордостью заявила, что в ее присутствии дух почти материализовался. Она могла даже различить этакую трепетную дымку...
Марджори слушала с горящими глазами, невольно схватив Дейли за руку.
— Это что! — решился и Дейли тряхнуть своим богатым спиритическим опытом. — Во время одного нашего сеанса на столе стояла закупоренная бутылка с джином. И представьте, когда мы зажгли свет — бутылка оказалась пустой. Но сифон с содовой был нетронут. А это говорило только о том, что среди нас побывал действительно покойный Генри — при жизни только он мог такое выкинуть...
Присутствующие переглянулись, но никто не усомнился. Дейли покосился на Марджори: не хватил ли он через край, ведь она же убежденный противник алкогольных напитков. Знакомство с такими духами не очень хорошая рекомендация. Но, видимо, Марджори сочла, что обитатели потустороннего мира могут позволить себе то, о чем простым смертным и думать не разрешается.
— Это меня радует, —
