Тонкая темная линия - Джо Р. Лансдейл

— Я тоже говорю не идеально.

— Но ты не говоришь, как невежа.

— Ну, вы могли бы сказать «я теперь читать стала лучше», а не «лучше́е». На самом деле нет слова «лучше́е».

— Как же нет? Всю жизнь так говорю.

— Да, мэм.

— Я вот не уверена, что тебе стоит выходить на улицу, пока Бубба Джо где‑то рядом. Я не такая, как твой папа. Я не уверена, что он не станет приставать к белому мальчику.

— Думаю, со мной будет всё в порядке, Рози. Правда.

— Ну да, ну да. Не мне тебя учить, но ты смотри там, чтоб чего не вышло, ясно?

——

Я поехал на велосипеде к тому месту, где мы договорились встретиться с Бастером. Была суббота, и в городе царило оживление. Я увидел Бастера — он сидел в дальнем конце улицы, держал в руках бутылку газировки и время от времени делал из неё глоток.

Когда я подъехал ближе, то заметил, насколько он стар. Он перестал мазать волосы кремом для обуви, и у корней они оказались совсем седыми. Он был высоким, но сутулился, словно на его плечах лежал весь мир, и теперь мир стал слишком тяжел.

Я положил велосипед на бордюр и сел рядом с ним. Мимо проходила белая женщина с сумкой продуктов и, увидев нас сидящими, усмехнулась — какой-то кривой усмешкой — и пошла дальше.

— Чего это она ухмыляется? — сказал Бастер. — Если бы она была еще немного уродливее, ей пришлось бы нанять кого-нибудь, чтобы водил её по улицам с мешком на голове.

Я рассмеялся. Он ухмыльнулся, сунул руку во внутренний карман и достал шоколадный батончик.

— Подумал, тебе понравится. А себе взял простой «Hershey's». Мои зубы не любят эти орехи в «PayDay»[52].

— Вы виделись с мамой Маргрет?

— Виделся. Было довольно интересно, Стэн. И, думаю, нам придётся кое-что переосмыслить.

Я развернул батончик и, несмотря на завтрак, приготовленный Рози, с удовольствием вгрызся в него.

— Ну, я не мог просто прийти и сказать: «Привет, хочу поговорить о вашей дочери, которой поезд голову отрезал — или что там с ней, чёрт возьми, случилось». Я взял некоторые из тех писем, что были у тебя, Стэн, и отдал ей.

— Правда?

— Угу. Ты можешь считать их своими письмами, но на самом деле они принадлежали её дочери, так что я подумал — мать должна их получить. Некоторые, по крайней мере. Я решил оставить себе несколько — на всякий случай, если вдруг понадобится вернуться к ним и что‑то проверить. Выбрал те, что не так важны, где повторялось уже сказанное.

— Сказал ей, что нашёл их, когда работал за оградой драйв‑ин, — они были спрятаны в банке. Не знаю, зачем я сказал «в банке», но так уж вышло.

— Что она сказала?

— Давай по порядку. Пришёл я к ней поздно вечером. Её муж — ну, понимаешь, гражданский муж, не настоящий — впустил меня, налил кофе, потому что она была в ту пору… занята, если ты понимаешь, о чём я, в задней комнате.

— Её муж… в курсе?

— Он ее сутенер, Стэн.

— Сутенер?

Он объяснил, кто такой сутенер, и добавил:

— Он забирает себе большую часть денег. Так любит деньги, что мне пришлось заплатить ему, чтобы посидеть и поговорить с ней полчаса. Ему было наплевать, что я пришёл с письмами от дочери Винни — считал, что я трачу впустую её рабочее время. Так что мне пришлось заплатить. Дорогой вышел кофе.

— Он ведь не отец Маргрет, верно?

— Я же говорил уже. Отец — какой-то пуэрториканец или мексиканец. Да и сама Винни — смешанных кровей. А этот — цветной.

— Что посчитала мисс… мисс Винни?

— Нехорошо это говорить, но она оказалась того же мнения, что и её муж. По крайней мере, при нём она должна была делать вид, что так и есть, а не то он её побьёт, если она поведёт себя не так, как он считает правильным. Я, конечно, не видел, чтобы он её поколачивал, но я знаю, как всё это устроено между сутенёрами и шлюхами, даже если они живут вместе как муж и жена.

— Это ужасно.

— Ну, Стэн, они ведь не члены родительского комитета, понимаешь, о чём я? Она немного просмотрела письма и отдала их мне обратно. Сказала: «Выброси их, да и всё».

— Она не плакала?

— Ни единой слезинки не уронила. Она сказала: «Парень, раз уж ты заплатил за время, почему бы не потратить его на что-то полезное?»

— Честно говоря, я поддался искушению. Выглядит она ничего, да и десять долларов я уже отдал… Я сказал: «Конечно», и мы пошли в заднюю комнату, и когда она закрыла дверь, она сказала: «Тебе придётся вести себя потише, чтобы мы могли поговорить». Мы сели на кровать, она снова взяла письма и просмотрела их. На этот раз она немного всплакнула.

— Так она всё‑таки расстроилась?

— По-своему. Понимаешь… ну, давай по порядку. Я снова показал ей письма, и она сказала, что Маргрет всегда относилась к ней хорошо, но не поверила, будто девочка была беременна.

— Но Маргрет пишет об этом в письмах!

— Нет, Стэн. Не совсем. Первое, что я заметил — она говорит о беременности, но нигде не пишет, что сама беременна. Ни одной строки. Она говорит, что они с Джей могут справиться с беременностью, но не говорит, что ребёнок — её.

— А о ком же тогда она говорит? Джеймс-то забеременеть не мог.

— Нет, — сказал Бастер. — Не мог. Но я еще вернусь к этому. Я спросил маму Маргрет о Джеймсе Стилвинде, и она сказала, что не знает его, но что Маргрет дружила с младшей Стилвиндов.

— С Джуэл Эллен.

— Верно. Сказала, что они все время были вместе. Она знала, что Стилвинды этого не одобряют. Маргрет, например, не могла пойти к ней домой. Она сказала, что Стилвинды не одобряли её занятие, и уж тем более то, что она втянула в это дело Маргрет.

— Втянула?

— Сделала из нее шлюху.

— Из собственной дочери? Она так сделала?

— Винни считала, что передаёт ей семейное дело, Стэн.

— Маргрет была совсем девчонкой!

— Многие мужчины любят