Энола Холмс и Леди с Лампой - Нэнси Спрингер

— Пудинхи, пирохи!

— Имбирный эль!

— Рыба, рыба! Свежая селедка!

Среди прачек и других трудяг, спешащих в город, я заметила высокого мускулистого рабочего в слишком большой тряпичной кепке в шотландскую клетку. Он шел неспешно и, по моему мнению, рисковал опоздать на работу. Я прошла мимо водонапорной башни Олдгейт, огромного сооружения футов в двадцать высотой, увенчанного роскошным фонарем. Это был своего рода монумент Свету и Гигиене в Лондоне, который обозначал границу более приличного, достойного района. Там мне удалось вызвать кеб, и я попросила отвезти меня в Найтингейлскую школу для сестер милосердия.

— Есть, мисс, — сказал кучер, и я молча опустилась на сиденье, как бы предполагая, что он знает, куда меня везти: сама я понятия не имела, где находится эта школа — только слышала, что в Лондоне есть такая.

Лошадь неспешно побежала по дороге, и мой кебмен крикнул другому, проезжающему мимо:

— Эй! Не знашь, хде школа сестер милосердия?

Как выяснилось, надо было проехать по Лондонскому мосту — и на другой стороне Темзы, рядом с больницей Святого Томаса в Ламбете, стояло нужное мне здание. Выпрыгнув из открытого экипажа и заплатив кучеру, я огляделась вокруг. По тропкам аккуратного садика парами гуляли девушки в накрахмаленных белых воротничках, передниках, чепцах и таких скромных коричневых платьях, что по сравнению с ними даже мой наряд из грубой шерсти выглядел великолепно. Они шагали медленно и в полном молчании, словно выполняя определенное задание. Очевидно, это были будущие сестры.

Они не были никак во мне заинтересованы и даже не смотрели в мою сторону. Я приблизилась к массивной двери несимпатичного кирпичного здания приличных размеров, посмотрела на табличку с надписью «Входите» — и так и поступила.

Следующий знак — рука, указывающая пальцем в сторону, — привел меня в кабинет, где сидела сухонькая дама в черном.

Она окинула меня оценивающим взглядом. Ох, неужели решила, что я хочу поступить сюда учиться? Стыдно признаться, но меня охватило волнение.

— Я не за этим... то есть... я не... Я ищу кого-нибудь из семьи Найтингейл, дело важное и личное.

Высохшая дама озадаченно заморгала:

— Кого-нибудь?

— Я... м-м... мисс Флоренс Найтингейл...

Мне хотелось как можно мягче объяснить, что саму леди Флоренс уже ни о чем не спросишь, но я прикусила язык, увидев, что матрона кивнула и взяла чистый лист бумаги. Набросав на нем несколько слов, она протянула его мне.

— Саут-стрит, тридцать пять, — прочла я вслух и удивленно ахнула: — Мисс Найтингейл жива?!

Наверняка вид у меня был презабавный, поскольку худосочная дама улыбнулась:

— О, разумеется. Только совсем не выходит из дома.

Печально: будет ужасно, если окажется, что она не может ответить на мои вопросы.

— Она нездорова? Не очень... мм... ясный рассудок?

— Маразм? Ни в коем случае! — Сморщенная слива усмехнулась. — И болеет она редко. Однако после возвращения с Крымского полуострова как легла, так больше с постели и не вставала.

— Она... э-э-э... физически неполноценна?

Я очень надеялась, что нет, поскольку считала инвалидов людьми сварливыми и требовательными, которые делали вид, будто они слабее и болезненнее, чем есть на самом деле, и их выбор «неполноценности» был в какой-то мере осознанным. Не одна благородная английская семья хоть какое-то время, но страдала от тирании инвалида. Многие леди лишь притворялись больными, чтобы остальные выполняли все их прихоти. Признаться, я и сама однажды так поступила. После того как моя мать сбежала, мне пришлось провести несколько месяцев в одном доме с моим неприятным братом Майкроф- том, и я сделала вид, будто очень слаба и не могу вставать с кровати.

Однако... Тридцать пять лет добровольного заточения?!

— Она предпочитает, чтобы ее называли «человеком слабого здоровья», — заметила матрона. — Впрочем, в Лондоне нет физически неполноценного, как вы выразились, человека, который мог бы развернуть такую же бурную деятельность, как мисс Найтингейл. — Она махнула рукой, как бы прогоняя меня словно ребенка: — Ну, идите, милая. Моим стажеркам уже пора заканчивать моцион.

Когда я вышла, голова у меня гудела. Героиня мисс Флоренс превратилась в лежачую больную?! Как пали великие! Поможет ли бывшая Леди с Лампой пролить свет на тайну, окутавшую миссис Таппер?

Ламбет был районом приличным, и в полдень улицы по большей части пустовали. Тем не менее мне на глаза попался тот же самый нерасторопный рабочий в слишком большой кепке в клетку, которого я до этого видела в Ист-Энде. Возможно, он работал где-то поблизости.

Найдя стоянку кебов, я запрыгнула на сиденье одного из них и назвала кучеру адрес:

— Саут-стрит, тридцать пять.

Вместо того чтобы немедленно тронуться, он воскликнул:

— Вам в Мейфэр, мисс?!

Я удивилась не меньше, но постаралась это скрыть:

— Саут-стрит находится там?

— Да, мисс.

— Так отвезите меня туда.

Неудивительно, что он переспросил адрес — Мейфэр считался самым роскошным и дорогим районом Лондона. Старая дева, положившая жизнь на алтарь гуманитарных наук, не могла жить там, среди богатых и влиятельных сливок общества. Значит, Флоренс Найтингейл была дамой состоятельной? Только сейчас я поняла, что это довольно очевидно. Ее великие дела однозначно требовали великих затрат. Однако зачем леди из хорошей семьи, из тех, кого представляют ко двору, отправилась в кровавое месиво, в госпиталь Крымского полуострова? Почему по возвращении осталась с этими снобами и заточила себя в собственной спальне? Пока кеб, подпрыгивая на неровной дороге, вез меня на Саут-стрит, я гадала, какая же она — мисс Флоренс Найтингейл.

Однако никакие догадки не могли подготовить меня к тому, что я увидела на Саут-стрит, тридцать пять — дом у Парк-лейн с видом на Гайд-парк! Роскошный четырехэтажный особняк из кирпича с оградой из кованого железа и ставнями великолепного зеленого цвета, насыщенного, но не слишком яркого.

Я перевела дыхание и поднялась по каменным ступенькам к крепкой двери

с небольшим окошком над ней. А затем постучала дверным молотком, готовая увидеть на пороге грозного дворецкого и ответить на вполне уместные вопросы, пройти в тихую, укрытую ковром библиотеку или маленькую гостиную, где придется терпеливо ждать... Мне открыл молодой человек, не дворецкий и не лакей, в удивительно модном твидовом костюме, бриджах и коричневых гетрах. Едва взглянув на меня, он сказал:

— Проходите.

До меня донесся аромат чая, выпечки, свежих цветов, слабый шум голосов.

— Прощу прощения, — озадаченно произнесла я, —