Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

— Пошто одну!

— А если ты другую на масленице потерял и ее Проня взял?

— Ну и ладно, в театре все можно.

— Вот в театре-то мы бы Проню обличили, а Котова отпустили бы. Пусть все видят, что он не виноват. Нам бы все поверили и после нашего спектакля Проньку сразу бы схватили.

— Чего ты говоришь-то? Разве он убил?

Петька смутился и замолчал. Володька начал сильнее допытываться:

— Пронька уехал, а в тюрьму забрали Котова, — значит, Котов виноват.

Петька решил, что нужно товарищу рассказать все до конца.

— Побожись, что никому не скажешь…

— Вот те крест…

— Пронька, понимаешь, это дело подстроил. Он у Котова на масленой забрал рукавицу, потом ее здесь подкинул. Понятно?

— Понятно! Давай на него докажем.

— Поди-ка докажи! Он уехал, и никто не поверит. Вот на сцене мы бы доказали. Мы бы такую пьесу разыграли, чтобы была видна правда: он понарошке уезжает, а сам убивает Кирилла.

— Верно, пожалуй, ты говоришь… С Проней свяжись, так без спектакля не усудишь его, а он половину села спалит или тятьку убьет, — рассудил Володька.

— Вот на сцене все бы увидели и все бы нам поверили. Вот бы такой спектакль все хвалили. Верно?

Ребята замолчали и стали смотреть в окно. Каждому по-своему рисовалось интересное представление.

— Хочешь, я ей скажу что-нибудь трагическое? — спросил Петька, показывая на бабу с ведрами, проходившую переулком. И, не дожидая ответа, сложил руки трубой и страшно завыл в щель. Неизвестно, что он хотел сказать, так как растратил свое дыхание на вступительный вой и только пискнул в конце какое-то слово. Но вой получился бесподобным, и баба остолбенела, выронила ведра, а потом заголосила и, запинаясь о собственные ведра, бросилась бежать, не переставая вопить.

Ребятам самим стало страшно.

— Бежим! — крикнул Володька, опрометью бросаясь во двор. Во дворе было немного посветлее, но за спиною нарастал страх. Запыхавшись, они перелезли через забор и убежали. И это было как раз вовремя: от волости вернулась с провожатым давешняя баба — собирать свои ведра.

— Убегли, — сказал волостной сторож Трофим, оглядывая следы на снегу.

На следующий день двери дома заколотили, и он стал совсем недоступным. Впрочем, он потерял для Петьки свою страшную привлекательность. Напуганная женщина с того дня не ходила по переулку и рассказывала всем, что дом полон стуков и привидений.

— Я это дело Проньке не прощу, — уверял Петька, но придумать ничего не мог. — Как бы, Володька, в тюрьму пробраться и сказать Котову, что он не виновный. Только увезли его неизвестно куда. А я и не знаю, — кому еще можно сказать.

Мотя доживала у Зулиных последние дни. Она вздыхала и беспокоилась, — как будут жить без нее, да как бы Петю вылечить от приключившейся болезни, которая заставляет его вскрикивать по ночам. Она советовала обратиться к Дуне-Пароход.

Однажды Мотя стояла опершись широкой спиной о притолоку двери и, перебирая в руках передник, рассказывала матери, как Дуня-Пароход лечит одну женщину, напугавшуюся у дома Кирилла.

Петька хотел проскользнуть мимо, как вдруг рассказ о Дуне и о доме Кирилла насторожил его. Но Мотя не упомянула об озорниках, забравшихся в дом убитого, и у Петьки отлегло.

Мать не хотела обращаться к деревенской знахарке. А Петьку рассказ Моти навел на блестящую мысль: при помощи могущества Дуни доказать невиновность Котова и наказать Проню. Пусть бы она наколдовала так, чтобы судьи, где бы они ни были, увидели правду. Для этого стоило рискнуть многим. Петька для верности еще раз спросил у Моти, — сильно ли Дунино колдовство.

— Сильно, — шепнула Мотя, оглядываясь.

— А с уликами она справится? — спросил Петька, все еще представляя себе, что улики эти вроде духов.

— Про улик не знаю. Да, наверное, справится.

Володька восторженно одобрил замысел Петьки, но идти к Дуне отказался наотрез. Петька обвинял его в трусости, но Володька уверял, что если они придут вдвоем, то колдовство не будет действительным. Тогда Петька решил действовать сам и едва уговорил Володьку лишь постоять возле дома Дуни, пока он с нею разговаривает.

— Если ее попросить, — она непременно сделает, а чтобы силу ее проверить, я про Овода спрошу сначала, — говорил Петька.

В темное время ускользнув из дому, ребята прокрались на окраину села. Одинокий огонек в избушке показывал, что Дуня дома.

Петька подобрался под окно и, убедясь, что у Дуни нет посторонних, постучал. Было страшно, и стучал он очень тихо, но Дуня услышала и открыла.

— Ты зачем пожаловал? — изумленно спросила она.

— А я к вам узнать, — где собака Овод?

— Ну, зайди, — позвала Дуня.

В избе она поднесла к его лицу лампу и, осветив его, переспросила:

— Так, значит, где собака… У кого увели? У тебя или у хозяина? И зачем тебе это знать?

Петька растерялся и забормотал:

— Чтобы вернее было… значит, мучил он ее… Где она?

— А кто увел, — тот знает где… Кто спрашивает, тот и увел. А теперь сказывай — зачем пожаловал?

У Петьки онемел язык.

— Ну, говори, не бойся, — подбадривала Дуня, видя, как Петьку бросило в жар.

«Ради правды скажу», — решил Петька и поведал свои подозрения насчет рукавицы и всех действий Прони.

Дуня задумалась. Петька стоял ни жив ни мертв, опасливо скосив глаза в угол хижины.

— Так, — произнесла Дуня, — а все же зачем ты стараешься?

— Ради правды…

— Ты правду не ищи, найдешь — отнимут. Ты правду в себе носи. Как люди признали, — тот и виноват. Вина-то ведь людьми дается и людьми снимается. Котову все равно тюрьма. Нам правду не доказать, все улики против него. Не ко двору он честен оказался, вот и сидит безропотно. Нас бы судьи послушали, кабы ты был постарше, а теперь дело не поправить.

— Я все равно вырасту, и пускай мне Пронька еще раз попадется, — погрозил Петька.

— А ты умный парень и, видно, смелый. Ты прибегай ко мне. Летом рыбачить будем, — приглашала Дуня.

Петька молчал. Он не знал, соглашаться ли на такое заманчивое и в то же время опасное знакомство. Но даже предложение Дуни не могло его сразу отвлечь от мысли о несчастном Котове, и он заговорил:

— Все же зачем ему страдать зря… нужно по справедливости… Я к вам пошел потому, что вы Проню не любите…

— А почем ты знаешь? Может, он дружок мой?

— Дружок! Вот так дружок. Тогда бы не стали Ляревичиху остерегать против него. Вы еще скажете, что Ванька-Опенок дружок, который вместо