Мальчик и его деревянный меч - Александр Давидович Давыдов

Выше я уже упоминал о даосских поверьях, касающихся особого вида духовно-телесной алхимии, превращения человеческих останков в магический меч. Нелишне добавить, что эта малоизвестная даже среди наших синологов тема подробно и красочно развита в романе австрийского писателя Густава Майринка «Белый доминиканец», с которым в чём-то перекликается повесть Давыдова. В «Мальчике и его деревянном мече», пронизанном отголосками различных духовных учений, наряду с христианской линией особенно тщательно разрабатываются даосские и дзен-буддийские мотивы: читатель убедится в этом на примере таких глав, как «Поэт ловит луну» и «Наставления Учителя». Вообще, важно подчеркнуть, что автор, будучи православным христианином, без малейших колебаний обращается к иным духовным традициям, если они могут в какой-то мере прояснить или дополнить его собственную, – вот так же великий русский землепроходец Афанасий Никитин с благоговением посещал когда-то мусульманские святилища и храмы индуистов.

Быть может, ему довелось встретить там жрецов-госаинов с жертвенными мечами, которые отождествлялись с молнией-ваджрой, оружием бога Индры, а та, в свою очередь, считалась прообразом мирового древа, – иными словами, меч в древней Индии служил символом всего Космоса. А если бы любознательный тверской купец двинулся из Южной Индии на север, к предгорьям Гималаев, он наверняка обратил бы внимание на статуи Бодхисаттвы Манджушри с занесённым над головой пылающим мечом. Меч в буддизме – атрибут божества, предводительствующего духовной битвой с демонами самоослепления и невежества, с инфернальными существами, олицетворяющими плотские страсти и вожделения. Подобные трактовки символики меча можно было бы умножать почти до бесконечности. Остановимся на том её аспекте, который подчеркнут в повести Давыдова, – на деревянном мече.

Это меч совсем особого рода, орудие чисто ритуальное и духовное, предназначенное не для истребления врагов во плоти и крови, а для битвы с самим собой, с собственным сознанием, порабощённым призраками, которых оно же и породило.

Известно, что в Древнем Риме деревянный меч вручался гладиаторам, которые своей доблестью и самоотверженностью заслужили право на свободу: сам император препоясывал бывшего раба этим словно бы игрушечным оружием, которое на самом деле было куда более почётным и могучим, чем настоящий гладиум или спата. Раб – олицетворение плотской природы человека, видящей в мире одну сплошную материальность; поэтому рабам дозволялось пользоваться мечом наряду с другими сугубо материальными предметами, тогда как меч деревянный, то есть надматериальный, духовный, предназначался для тех, кто доказал свою причастность к области истинной свободы.

Арабские прорицатели-кахины, способные воскрешать прошлое, заглядывать в будущее, постигать потустороннее, во время своих предсказаний держали в руках деревянный меч, обращающий в бегство злых джиннов. Сходную роль в ламаистских обрядах играл деревянный трёхгранный кинжал пурба, которым пользовались тибетские жрецы-заклинатели. В традиционной китайской космологии дерево считалось одним из пяти природных элементов – оно порождается стихией воды и, в свою очередь, порождает стихию огня: деревянный меч, таким образом, можно считать мечом огненным.

В нашей повести Мальчик сам вырезает его из «могучего дерева в зелёных листьях», но это самодельное оружие, не освящённое высшими силами, остаётся лишь игрушкой, которой можно только сшибать головы одуванчиков. «Первый вариант» меча должен вместе с Мальчиком претерпеть мучительную метаморфозу, чтобы из ребячьей самоделки превратиться в настоящий магический клинок, способный поражать незримую нечисть из летающих тарелок, чёрное воинство злыдня уродского. Мальчик впопыхах теряет свою игрушку на «острове мёртвых» в разбойничьем вертепе и, только пройдя духовную выучку у старца-даоса на волшебной горе, получает от наставника новый меч, по виду не отличимый от прежнего, но по сути схожий с лучом, исходящим из глаз вещего старца.

Образ волшебного меча дополняется в повести образом мистического цветка, воспетого в «Романе о Розе» Жаном де Мёном и в «Божественной комедии» Данте. Этот символ женского начала Вселенной, Sancta Rosa, Вечной Женственности, воплощён в обличье шелудивой Розки, девчонки-подкидыша, верной спутницы Мальчика. Здесь автор использует традиции народных сказок, чьи герои, в конце концов обретающие символический царский венец и столь же символическую вечную молодость, поначалу предстают этакими замарашками, «попелюшками», золушками: их внешность – всего лишь отражение косной, непросветлённой человеческой души, стремящейся омыться в водах молодильного источника, обрести первозданную чистоту и свободу. Розка – это, выражаясь языком тантрических трактатов, «шакти» Мальчика, то есть его внутренняя духовная энергия, его женственная ипостась, без которой он не смог бы очиститься от окалины заблуждений, страхов, иллюзий.

Быль о деревянном мече – это, в сущности, приспособленный к определённому уровню понимания рассказ о таинстве посвящения: именно так смотрели на волшебную сказку и великий французский эзотерик Рене Генон, и замечательный русский фольклорист Владимир Пропп. Первый этап посвящения сводится к символической смерти, после которой герой оказывается в подземном мире, в царстве мёртвых, где ему предстоит пройти немало мытарств, чтобы на деле доказать свою способность к духовной самореализации. В тексте упрятано немало намёков на традиционные образы, в которых описывается этот многотрудный путь. Одни из них навеяны русскими сказками (разбойничья избушка, переправа через реку), другие – буддийскими текстами (падение в пропасть), третьи почерпнуты из православных легенд о Николае Угоднике, четвёртые, наконец, восходят к древнейшим мифам об острове Блаженных, где живут всезнающие и бессмертные праведники…

Не возьму на себя смелость пересказывать содержание повести. Отмечу лишь, что мастерство автора проявилось в том, как искусно вплетает он все эти фольклорно-мифологические нити в ткань своего повествования, основу которого составляют события, характеры и бытовые детали, подсказанные нашим не таким далёким прошлым. Вспомним опыты Мальчикова отца, изобретателя «эликсира бессмертия»: его горестная история – это и намёк на зловещие эксперименты, проводившиеся в 1930-е годы во Всесоюзном институте экспериментальной медицины и нацистском институте «Аненербе», целью которых было достижение физического бессмертия, и откровенная пародия на псевдоалхимиков, носившихся с подобными идеями ещё задолго до торжества «подлинно научного мировоззрения». Опоганенные церкви, скелеты в полосатых робах, сургучные печати на дверях, чёрные диски в небе, затянутом вонючими зелёными облаками, пакет со взрывчаткой в самолёте, огромный негр в зелёной пилотке, говорящий по-иностранному: «Окей олрайт карасчо враг капут», – таков достаточно просторный историко-бытовой фон, на котором оживают, облекаются в плоть и кровь древние символы и мифологемы.

Финал повести, где воткнутый в землю деревянный меч покрывается листвой, а Мальчик и Розка – раб Божий Николай и раба Божия Мария – идут под венец в белую церковку среди «сада дивного, цветами благоухающего», где их встречает святитель Николай, так схожий обличьем с Цаган Эбугеном (Белым Старцем) северобуддийского пантеона, – это глубоко символичная сцена, лишний раз подчёркивающая общность истоков всех истинных религий и верований, перегородки между которыми, согласно известному присловью, «не достигают неба». Здесь и только что упомянутый остров Блаженных, знакомый почти всем земным традициям, видевшим в этом образе