Родной дом - Нина Александровна Емельянова

Витька хотел добавить, что и он сначала не понял, а сейчас-то, уж конечно, понимает, из какого «уважения» меняет дядя Тимошин поросенка, но отец прервал его:

— Хватит, Витя, рассуждаешь слишком уж много!

И Витька, не успев развить свою мысль, замолчал.

В это время во дворе кто-то спросил: «Отец дома? Мне бы хомут надо». Послышались шаги на крыльце, и в избу вошел конюх Павел, молодой еще на вид, но лишившийся «а войне левой руки. Он поздоровался, и отец сказал:

— Поди, Витя, возьми в кладовой хомут и постромки: я их туда занес. И уздечку отдай.

Витька с Павлом прошли в кладовую. Дядя Алексей спускался с подызбицы, где у них с тетей Лизой было все устроено, как в горнице, и даже на столике всегда стоял принесенный Витькой или Катей букет цветов.

— Ну, как гостите у нас? — спросил, увидев его, Павел.

Чувство уважения и дружбы услышал Витька в голосе Павла. И дядя Алексей это услышал.

— Спасибо! — ответил он здороваясь. — Я все хотел спросить, Павел: где вам пришлось воевать?

— Под самым Сталинградом был… А про вас я от Григория Васильевича много слышал. Вам тоже досталось. Хорошо, что счастливо обошлось. — И, не желая, чтобы поняли, будто он сравнивает: вам счастливо, а мне несчастливо, — тронул пустой свои левый рукав, заложенный за пояс. — И я вполне рабочий человек. Без левой руки жить можно. Я приноровился, работаю конюхом в колхозе.

Витька поднял хомут с пола и подал Павлу, а тот набросил на плечо шлею и уздечку, взял здоровой рукой хомут и пошел.

Дядя Алексей проводил его глазами.

— Да… не жалуется. Молодец! — сказал он, входя в избу.

— Ну, прекрасный же человек, — ответил отец, — работает конюхом и учится на заочном: думает быть агрономом. Не хочет от жизни отставать.

— Ох, господи, — вздохнула мать, — какая страсть эта война! Нет, ничего мы не забыли, еще все раны живые, а уж опять на нас грозятся войной! Наверное, те люди ничего не испытали, нет у них перед глазами таких вот молоденьких да покалеченных…

— И не забывай, Настя, живые раны войны, — ласково сказал отец, — вот и не ошибешься.

— О чем у вас разговор? — спросил дядя Алексей.

— Да видишь ли, брат, есть еще у нас здесь люди, которые для своего благополучия и взятку дать не постесняются. Дают, конечно, потому, что другие берут. Вот я и предупреждаю Настю от таких людей.

Витька снова взял со стола книгу; ему не очень хотелось читать, но идти куда-нибудь тоже расхотелось.

— Я пойду к вам на подызбицу, дядя Алексей, почитаю? — спросил Виктор.

— Иди, пожалуйста.

Забравшись наверх, Виктор уселся поудобнее и положил перед собой книгу.

Две доски на углу крыши разошлись и образовали широкое треугольное окно. В него было видно огромное синее пространство неба и под этим высоким небом — теперь густо заполненные зеленью огороды.

Хорошо было сидеть так, никуда не спеша, ни о каком деле не заботясь. Витька и не заметил, как мысли побежали в его голове.

Нет, в самом деле, как это мать поверила дяде Тимошину? Он, Витька, еще парнишка, а не так прост. Когда тетя Лиза слушает всякие россказни об охоте и рыбной ловле, он всегда спрашивает: «И вы этому верите, тетя Лиза?» Витьку не проведешь! Витька и позабыл, что он и сам сначала не понял, в чем тут дело; теперь ему казалось, что он-то давно знал, какой хитрец этот Тимошин! Хорошо, что отец все может объяснить.

Виктор никогда не думал о том, какой человек его отец; он был отец, это и было главное. То, что он был учетчиком тракторной бригады, что отца звали Григорием Васильевичем, Витьки касалось меньше, чем короткое слово: отец. Отец — было особенное звание человека, знавшего все о Витьке и для Витьки в прошлом, настоящем и будущем. Отец учил его быть честным, прямым, быть товарищем в пионерском отряде, слушаться матери, не обижать сестру, хорошо готовить уроки, не встревать в разговоры старших, не ругаться.

Правда, Витька слушал замечания отца не для того, чтобы сразу же начать применять их и воспитывать в себе эти прекрасные качества: многовато их все-таки было! В его душе таилась уверенность, что он и так обладает большинством из них: он воображал себя смелым и прямым, хорошим товарищем, что и говорить, это был удобный угол зрения! Но отец говорил так, что его нельзя было не слушать.

В представлении Витьки отец был всегда таким, как сейчас: старшим в семье, спокойным, сдержанным человеком с тихим голосом, но голос отца становился твердым, когда он «приказывал». Витьке и в голову не приходило, что отец мог быть когда-нибудь несправедливым, непрямым нечестным с людьми; он привык, что его отца все уважали. Куда бы Витька ни прибегал за ним: в сельсовет ли, на заседание правления колхоза, в МТС, всюду прислушивались к его спокойному голосу. Поэтому Витьку ничуть не удивило, что мать так быстро согласилась с отцом.

Отец говорил все прямо в глаза. И, хотя сначала иной раз с ним и не соглашались, выходило-таки по его,… Витька не раз убеждался, что прямо высказанное недовольство действует вернее и не оставляет обиды между людьми. А когда ругают за глаза — эго уж он знает то своему опыту, — можно наговорить такого, чего вовсе и не было!

А откуда все это взялось у его отца, он никогда не думал. Может быть, взялось со времени войны? Мать берегла одно письмо дяди Алексея, где он писал, что отец получил орден Славы за то, что во время боя проявил смелость, выдержку и хладнокровие… Витька это письмо не раз читал.

У Витьки было несколько примеров того, как скромные, не выдающиеся ничем особенным люди из их деревни на войне держали себя смело и достойно. Взять хотя бы Павла-конюха или Феоктистова — председателя бархатовского колхоза! Феоктистов спас свой взвод, об этом написали в колхоз из его части. Слушая о них, Витька верил, что на войне люди обнаруживали свои лучшие качества. Но были ли эти качества у них раньше или появились только на войне, а потом куда-то исчезли, этого он не знал. Если вспомнить нескольких известных Витьке жителей Кедровки, да хоть бы и того же дядю Тимошина, которые, вернувшись в колхоз после войны, постоянно сами