Родной дом - Нина Александровна Емельянова
— А я давно понятливая!
Витька чувствовал, что мать говорит все это не всерьез, а потому, что сердится. Рассердилась сначала на него, а теперь на бригадира. Вот Морозов уйдет сейчас, и мать примется за Витьку… Он выскочил во двор как раз в то время, когда тетя Лиза и дядя Алексей возвращались со Светлой. Погодя немного во дворе, Витька вспомнил о неотложном деле — показать свои тетради дяде Алексею. При гостях мать, уж конечно, ругаться не будет.
Но, войдя в избу, Витька почувствовал, что дома не только ничего не успокоилось, а мать находится как раз в самом трудном обидчивом настроении, какое иногда бывает у нее. Тогда возражать ей невозможно. Было видно, что тетя Лиза, с которой мать так подружилась, сегодня почему-то неприятна ей и все то, что она говорит, раздражает мать.
— Нет, Настя, не работать тебе нельзя. На собрании председатель ваш сказал, и это уже совершенно точно…
«Городские» слова и тон тети Лизы еще больше задели мать, она так и двинула ведром. И в тете Лизе Витька угадал то желание ссоры, которое так часто разгорается у женщин и побуждает их говорить друг другу несправедливые слова. Он только не думал, что «городская» тетя Лиза тоже может желать ссоры и говорить, так жестко и обидно отчеканивая слова, как сейчас.
— ….кто не работает в поле, у кого нет трудодней, тому не будут выдавать сено, а на трудодень ведь дают восемь килограммов!
Тетя Лиза даже подчеркнула голосом, сколько дают сена; восемь! Вот сколько!
— Пускай! — равнодушно сказала мать, вовсе не потому, что ей это на самом деле было все равно, а чтобы этим равнодушием досадить тете Лизе, которая даже, по мнению Витьки, и понятия не могла иметь, сколько это — восемь килограммов сена на трудодень, много или мало. Витька сам иногда с таким деланным равнодушием отвечал ребятам, когда обижался на весь свет и на ком-нибудь хотел сорвать свою обиду.
Дядя Алексей тихонько позвал: «Лиза!» — и Витька увидел в его глазах укор.
— Ну, что ты, Настя! — поняв взгляд мужа, начала примирительным тоном тетя Лиза, но все-таки не удержалась и договорила тем заботливым голосом, который обижает всего сильнее: — Главное-то ведь в том, что у вас отрежут пятнадцать сотых от приусадебного участка! Это же тебя близко касается…
Но мать махнула рукой, словно отбрасывая ненужное ей и неуместное вмешательство в ее дела, и так сердито взглянула, что Витька испугался: быть сейчас шумной ссоре.
— Ты, Лиза, этого не знаешь и не говори: у нас в колхозе который год пугают, что не будут выдавать сено на трудодни, а потом выдают все равно. И Федот Осипыч, старый председатель, говорил; теперь новый, образованный, говорит. Образованные же все на свете знают… — Похоже было, что образованностью мать упрекает совсем не нового председателя, который еще только «обходится» в колхозе, а тетю Лизу, с такой усмешкой мать взглянула на нее.
Витька знал, что тетя Лиза работает там же, где и дядя, и для этого ей пришлось много учиться, но ведь она никогда не похвалялась перед матерью своей образованностью! Мать всегда и держалась с ней, как с ровней.
— У нас сено даже самым лодырям дают! Что же, если он родня председателю, как ему не дать? — продолжала мать…
И опять Витька сообразил, что мать совсем так не думает, но, сильно обиженная, в своей обиде хочет задеть тетю Лизу: пусть думает, что мать судит, как самая отсталая колхозница. Сочувствуя матери от всего сердца, Витька легко угадывал душевное ее состояние.
— Ну, а если взять кряду, сколько у нас женщин не работает? Кому есть кем заслониться, тот нынче и не работает, — повторила мать то, что говорила бригадиру Морозову. — Вот и тебе бы, Лиза, я думаю, работать совсем ни к чему…
— Почему это? — резко спросила тетя Лиза, и, видно, матери эта резкость доставила удовольствие: вот все-таки доняла она Лизу!
— Да у тебя Алексей — работник! Зарабатывает хорошо, чего тебе?
И тетя Лиза, не поняв, что мать продолжает «разыгрывать» ее, повторила, как в первые дни приезда, что одного своего хозяйства мало для женщины. И не в том дело, что муж хорошо зарабатывает, — мало человеку одного своего, и раз сила есть на что-нибудь большее, то он и должен работать.
_ Вот и ты, Настя…
— А кому я должная? Я никому в работе не должная. — Теперь мать горделиво усмехалась с полным со знанием своего превосходства в работе над тетей Лизой: пусть послушает, сколько мать наработала на своем веку! Она стала перечислять: — Григорий с войны пришел — все ребята живы, даже корову сберегла. А сколько женщин совсем-то без коров остались! И после войны я ни с чем не считалась, и когда взялась на колхоз хлеб печь. Никто из женщин не брался. Поди-ка две, а то и три квашни вымеси каждый день! Да ведь какую муку-то, бывало, привезут! Матушки! Черная, осолоделая, А у меня совесть не позволяет людям плохое сдать. Сушилку нашу сколько лет направить не могли! Это ты, Лиза, несправедливости не видала, а мы-то видели. Первый год нынче сушилка у нас, как у людей. Я в молодости батрачила. мне не грех и отдыхать. У меня еще Андрейка маленький… Теперь Григорий пусть работает. Нам, бабам, теперь черед пришел отдыхать.
Витька слушал с вниманием и жалостью; все, что говорила мать, он знал, но понимал сейчас гораздо яснее.
Тетя Лиза хотела что-то вставить, но дядя Алексей остановил ее, тронув за руку.
Мать продолжала горячо и страстно бросать слова:
— Мне теперь есть кем заслониться!.. Я тебе, Лиза, не удивляюсь, твоя работа легкая — отчего ее не работать? Ты ноготки напильничком востришь, а у нас. колхозниц, ногти обломанные, нам уж моду не догнать. Вот вы, городские, нас учить и хотите…
— Настя! — сказала тетя Лиза с упреком.
Но матери, как видел Витька, обида серьезно запала в голову. Ей, колхознице, умеющей хорошо работать и в колхозе и в своем хозяйстве — как заботливо она мажет «вушки» поросятам, как оглаживает свою Светланушку, как хлопотливо бежит на огород! — вдруг вся ее работа представилась тяжелой. А «городская» работа тети Лизы — легкой; и от этой своей легкой жизни она еще советует, чтобы мать продолжала тяжело работать… Справедливо ли это будет?
