Родной дом - Нина Александровна Емельянова
Ну, после обеда Витька непременно его разыщет! Мысль эта немного его успокоила.
Витька посмотрел на синее глубокое небо, все тучи из него ушли. Июль здесь, в Сибири, стоял во всей красе, жаркий и плодовитый. За белыми березовыми жердинами забора, на пышной черной земле ярко зеленели ряды капусты с. широко развернутыми крупными листьями, четко вырезались зеленые, еще небольшие кустики табака. На высокой гряде из широких унавоженных лунок выбегали густые, сильные плети огурцов; им не повредили холодноватые июньские ночи, корешки их греет толстый слой навоза. Вон и первые их желтые цветочки!
«Наверное, дядя Алексей сто раз все это видел», — подумал Витька и посмотрел вокруг себя в надежде найти то особенное, что стоит показать гостям. Поросенок Кулечек лежал бок о бок с толстым Рябчиком — в поросятах не было ничего интересного. А вот Соболь! Пес — породой сибирская лайка и на соболя ничуть не похож, но у них в Кедровке это любимая кличка для собак. И приходится различать их по фамилии владельца: «Соболь Мирусин», «Соболь Резаев», «Соболь Ермаков»… Собаку и то назвать не сумел! Совершенно не чувствуя горестных Витькиных размышлений на его счет, Соболь сладко спал, высунув из будки передние лапы и положив на них черную голову. Черно-пятнистая корова Светлана с правильными темными рогами над белой мордой развалилась у крыльца; розовое ее вымя широко улеглось на земле, полное молока. Добрейшей души корова!
В сенях скрипнула дверь, звякнул подойник, и мать вышла на крыльцо; русые ее волосы были наскоро завернуты на затылке. Светлана, завидев ее, тяжело встала и замычала. При первом звуке снимаемого с гвоздя подойника неизвестно откуда выскочил большой серый кот н прошелся мягкой, вежливой походкой у ног матери.
Увидев, что на него не обращают никакого внимания, кот противно и пронзительно замяукал.
«Удивительно! — подумал Виктор. — Всегда он как на урок по звонку является. Попрошайка!»
— Проспала я нынче, Светланушка… — Мать зевнула, усаживаясь с правой стороны и протягивая руку, чтобы обмыть вымя. И, увидев Витьку, как всегда, вспомнила сразу несколько дел, будто нарочно предназначенных для него. — Витенька, вот подою — отгони Светлану да посмотри, куда утка диких утенков повела… Ох, подсеять бы нам редиски! Поди, дядя Алексеи любит.
«Любит или не любит, — подумал Витька, — а чего задабривать: «Витенька, Витенька»!» Он почувствовал себя несчастным человеком — опять его отрывают в самое нужное ему время по делам, которые могут сделать вместо него другие!
— Ну, чего насупился, сынок? У меня же дел полно. И в поле ехать, и дома… Вася в городе, ты теперь дома большаком остался. Вот дядя с тетей поглядят… Мать ласково смотрела на него. Витька вспомнил вчерашний ее рассказ, и, жалея ее, со всей силой любви к ней, но по-мальчишески грубовато сказал:
— Без тебя на полях не управятся! Ты же теперь хлеб печешь для колхоза, зачем тебе ещё и на поля ехать?
В семье было заведено говорить родителям «вы», но в минуты особенной нежности к матери Витька, обращаясь к ней, почему-то всегда говорил ей «ты».
— Ну что ж, что хлеб пеку! — ответила мать твердо, самым тоном голоса не допуская возражений. — Разговоров не люблю пустых. Что ж, мне самой за утенками глядеть? Будешь дома помогать — тебя дядя Алексей не осудит. А за лень осудит.
— Да не ленюсь я! — с отчаянием крикнул Витька. — Я же еще и дядю-то как следует не видал!
Он горестно махнул рукой и соскочил с крыльца. Глупые овцы, и свои и соседские, которые всегда спасаются от жары у них под крыльцом, вскочили и посмотрели на Витьку желтыми глазами. Потом мелкой трусцой перебежали все вместе в другой угол. Прилетела сорока и застрекотала: наверное, жалуется из-за того сорочонка!
Ничего не было особенного во дворе. Все это не может быть интересным для человека, который живет в Москве, всю войну дрался с немцами и побывал в разных заграничных странах. Правда, отец тоже побывал в тех же странах, а пришел домой и не мог наглядеться на свои поля и речку. Ну, да ведь отец тут жил с шестнадцати лет, батрачил. Потом уехал в Ингу; говорят, что первый колхоз они устраивали там с дядей Филиппом, братом матери. В Инге он и женился, но, с тех пор как Витька себя помнит, их семья всегда жила в Кедровке и отец всегда работал в колхозе. Ему тут все родное.
Когда Виктор, отогнав к стаду корову Светлану, сбегал на дальний, заросший камышом прудок, куда домашняя их утка постоянно уводила пушистых дымчатых утят, высиженных ею из яиц дикой утки, посчитал их и убедился, что все пятнадцать живы и здоровы, он, сжав губы, во весь опор помчался по широкому лугу, чувствуя, что егo несет, как на крыльях, над этими травами и цветами страшно быстро: только он заметит впереди кочку с поспевающей земляникой — уже нет кочки; только покажется песчаная тропинка поперек его пути — нет тропинки! В этом движении он чувствовал, как разгорелись щеки, как мерно и сильно двигаются мускулы ног и на спине пузырем отдувается рубашка. Когда Витька повернул на дорогу к дому, быстро печатая на сырой земле маленькие свои следы, он прижал к груди руки, сжатые в кулаки, откинул голову и тут уже совсем обратился в летящую против ветра птицу.
Запыхавшийся, счастливый, с кирпичным румянцем на широком, чуть скуластеньком лице и блестящими от возбуждения серыми материнскими глазами, он влетел во двор.
Во дворе его ждал Володька Малинин. Крепкий, с крутым затылком, он сидел на бревнах у сарая; рот, как всегда, приоткрыт и глаза полны любопытства.
— Ну что? — спросил он. — Чего рассказывал дядя Алексей?
Володька вчера видел приехавших гостей, прибегал вечером, когда ребята мылись в бане, и вертелся на глазах у Витькиной матери до тех пор, пока она ему не сказала: «Утром придешь, дай людям покои с дороги».
— Много чего рассказывал, — степенно ответил Витька, садясь на ступеньку крыльца и не удивляясь, что и Володька называет брата его отца дядей: все его товарищи давно знали, что есть такой дядя Алексей. — Вот мы о чем ему расскажем да что покажем?
— Мы? Мы с ним на речку пойдем, покажем, где пескари ловятся. В кедровник пойдем. За земляникой пойдем. На Ольховку пойдем,
