Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

Что ж, партия сказала: «Надо», – и приняла «Директивы XXIV съезда КПСС по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1971–1975 годы». В области, касающейся атомной энергетики, они были подготовлены в Министерстве среднего машиностроения при участии Научно-технического совета и академика Александрова персонально.

Были поставлены задачи дать на АЭС не менее 12 % из 65–67 миллионов киловатт прироста мощностей всех электростанций. В десятилетней перспективе – с длительным циклом строительства атомных станций рассчитывать на пятилетку смысла не было – планировали ввести в действие АЭС общей мощностью 30 миллионов киловатт. При этом предусматривалось «значительное развитие атомной энергетики путём строительства крупных электростанций с установкой реакторов единичной мощностью 1 млн киловатт и выше. Обеспечить производство… реакторных установок мощностью 1 млн киловатт и выше для атомных электростанций».

Упоминались и конкретные станции, где требовалось «развернуть строительство» или «ввести в действие мощности»: Смоленская, Кольская, Ленинградская, Чернобыльская.

В целом выглядело амбициозно и многообещающе, тем паче что в 1971 году никто ещё не ждал нового экономического кризиса в СССР. И тем более того, что, начавшись почти незаметно, исподтишка, с безболезненных поначалу дефицитов в 1972 году, он окажется неостановимым. И в конечном итоге фатальным для советской власти и социалистической системы хозяйствования.

Но и в 1980 году, когда кризис уже уверенно рассовывал по углам свои пожитки, была обозначена вторая реперная точка: в 1981–1990 годах в Союзе должно было быть введено 66,9 млн новых атомных киловатт. А к 1993 году планировалось довести мощность АЭС до 100 млн кВт.

В целом всё делалось правильно. Во-первых, вкладывать деньги в атомную генерацию было всё же куда полезнее, нежели в космический челнок «Буран».

Конечно, неприятно, когда американцы на своём «Спейс шаттле» то ли из хулиганских побуждений, то ли ради проверки реальной боеготовности советской системы ПВО подныривают из космоса на высоту 80 км прямо над Москвой. Понятно, что после такого забегали члены Политбюро, а у них забегали военные, а у военных забегали конструкторы. И по всей территории Союза развернулись грандиозные работы над срочным созданием своего многоразового корабля. Чтобы супостат не думал нагло изгаляться над советской обороной и особенно над политическим руководством.

Но уж больно запредельна была цена – в общей сложности 16,4 миллиарда рублей. Четыре с половиной тысячи километров Байкало-Амурской магистрали от Тайшета до Советской Гавани с 2230 мостами, 8 тоннелями, десятками посёлков и городов обошлись в сметных ценах 1991 года в сравнимую сумму – 17,7 млрд рублей. [380]

Да и вообще похоже было, что Госплан окончательно утратил способность распределять имеющиеся ресурсы по отраслям и объектам. Причина, по мнению умеющих убеждать нынешних историков, в непомерно возросших требованиях со стороны ряда отраслей, и прежде всего оборонной. А ЦК как главная властная инстанция страны, в свою очередь, перестал обеспечивать честный «арбитраж». В результате дисбалансы при распределении ресурсов обрушили всю экономическую конструкцию СССР. [459]

А ведь параллельно шла ещё и война в Афганистане. Точно затрат на неё, разумеется, не считали, но последний генсек ЦК КПСС Михаил Горбачёв заявлял о 5 миллиардах рублей в год. В некоторых источниках ссылаются на подсчёты, сделанные группой экономистов по заказу горбачёвского премьера Н.И. Рыжкова. Они дают с 1964 по 1987 год включительно следующие цифры: 1578,5—2623,8—3650,0—5374,0 млн руб.

Рост едва ли не по экспоненте! Итоговая цифра подбивается на уровне 30 млрд рублей за все годы войны.

Что рядом с этим 20 миллиардов капиталовложения во всю энергетику страны в 1976–1980 годах? Что – капитальные вложения в одну АЭС электрической мощностью 1000 МВт в размере 400–500 млн долларов? Пусть 600, даже 700 с учётом капвложений в предприятия топливного цикла, обеспечивающие функционирование такой АЭС?

Не преувеличу, если скажу: те вливания в атомную энергетику спасли Россию в 1990‐х годах. Спасли от полного разграбления, деградации и развала.

Всё на самом деле просто: просто всё было очень сложно. Атомную энергетику, атомную промышленность за ночь не остановишь. Не произведёшь шоковой терапии, приняв решение за одну ночь отпустить цены. Или продать АЭС за ваучеры. Эта сфера слишком сложна для простых экономических решений; она не может не продолжать функционировать.

И вот эта необходимость для «младореформаторов» поддерживать функционирование сложнейшего организма атомной индустрии затормозила, а на себе самой так и остановила весёлую и с гиканьем распродажу российской промышленности. Если передача атомных станций из-под «авторитарного» Средмаша в «демократическое» Минэнерго привела в конечном итоге к Чернобыльской катастрофе, то чего можно было бы ожидать от приватизации всей атомной отрасли?

А коль скоро рыночек тут ничего не порешал, то осталось функциональное, а с ним и государственное управление отраслью. Конечно, министры в ней могли быть людьми самыми разными, и кого-то из них, слишком близко общавшегося с США, журналисты могли глумливо спрашивать: «Имярек, вы шпион?» Но в целом система стояла и требовала постоянных усилий, чтобы продолжать стоять. И альтернативы этим усилиям просто не было: станция либо управляется, либо взрывается.

А станция – всего лишь верхушка могучей пирамиды производства, науки, логистики, кадровой и социальной политики и всего бесконечного прочего…

* * *

А директор Института атомной энергии Анатолий Петрович Александров каждое утро выбирал в прихожей свои ботинки из стохастического стадца обуви многочисленного семейства обитателей дома на Пехотной, 30. Садился в машину, доезжал до ворот института – тут идти пять минут, но это не позволяется регламентом охраны. Отстранённо наблюдал, как солдатики закрывают одни ворота и открывают другие. Выходил из машины у ступеней главного корпуса, поднимался на второй этаж в свой кабинет… и немедленно оказывался атакованным ежеминутными телефонными звонками и ожидающими его посетителями.

Он и раньше хорошо понимал, отчего Борода так любил выбираться отсюда в какую-нибудь лабораторию, на полигон, в командировку; он его много раз и замещал, как и положено по должности, на этом чуть ли не диспетчерском посту. Но каждый раз снова и снова ощущал то несравненное чувство освобождения, когда уходил «на территорию» и в каком-нибудь отделе окунался в разбор успехов или проблем.

Второе бывало чаще.

Отдых от «диспетчерства» и бюрократии получался и тогда, когда ездил к конструкторам – в Подольск к Василию Стекольникову, где в ОКБ «Гидропресс» строили ВВЭРы, или к Николаю Доллежалю в Сокольники, где НИКИЭТ колдовал над РБМК. К последнему ездить надо было чаще, хоть и менее приятно – всё же при всех достоинствах «открытой» конструкции реактора смущало устройство стержней СУЗ, которое при их опускании в особых условиях могло вызвать не сокращение, а рост реактивности. Но Николай Антонович был, к сожалению, упрям, и «дожимать» его по завету Бороды бывало себе дороже.

А вот практически ежедневные поездки в министерство на Ордынку избавлением от рутины называть было сложно.