Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень
– Ну, спасибо, голубчики! – коротко поклонился Щусев. – А завтра во сколько принесут?
– Утром, – туманно ответил Товстуха. – Однако у вас, я гляжу, еще ничего не готово. Лэлэка в нэби.
– Поки розумный думае, дурень вже робыть, – одной хохляцкой пословицей на другую ответил Щусев.
– Ну-ну, – улыбнулся Товстуха.
– Все готово, уважаемый Иван Павлович, – уверил его архитектор. – Основная-то часть подземная, и она почти готова. А наземные сооружения мы к завтрашнему числу завершим.
– Благодарю, – вежливо откликнулся Иван Павлович и уехал.
Записка А. В. Щусева с требованием утвердить за ним право на воспроизведение Мавзолея в моделях любого размера
18 ноября 1924
[РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 135. Л. 21–21 об.]
А Щусев удивился: никто не орет, не угрожает, ни один не вспомнил, как он всяким там великим князьям заказы выполнял. Жить можно и при этих. Должно быть, если бы он не справился или нарочно совершил диверсию, ему бы вежливо сказали: «Вот так встаньте к стеночке, будьте добры. Повернитесь чуточку вправо. Благодарю. Товсь! Целься! Пли! Спасибо всем, включая расстрелянного».
Оставшуюся часть работ проводили с особым рвением. К счастью, Сокольнический лесной склад ни разу не подвел, вовремя присылал материалы. Хоронить предстояло безбожника, а все брусья и доски для его усыпальницы – из архангельской сосны!
Никто из рабочих Сокольнической стройконторы и Московской управы коммунального хозяйства не пил, работали сурово и слаженно. Да еще добровольцы приходили, эти вовсе бесплатно вкалывали.
Утром дня похорон возвели верхнюю часть мавзолея, представляющую собой серого цвета куб, обшитый елочкой, как кладут паркет, высотой в три метра, по бокам по пять метров, наверху три уступа, создающие вид ступенчатой пирамиды, по фасаду крупными черными брусками: «ЛЕНИН». Слева и справа установили деревянные вестибюли, в один входишь, из другого выходишь, но правый только начали обустраивать изнутри, когда прибыл сам Дзержинский и сказал:
– Надеюсь, все готово? Гроб уже вынесли, процессия сюда движется.
Мать честная! Делать нечего, и Щусев приказал правый вестибюль оставить пока в декоративном виде для симметрии, а все обустроить так, чтобы люди входили в левый, спускались в крипту, обходили там вокруг саркофага и наверх поднимались опять через левый. Для двух встречных потоков узковато, но места достаточно. Слишком толстых в стране большевиков немного, у них даже Товстуха худущий.
Ровно в половине десятого зазвучала скорбная музыка и между Историческим музеем и Казанским собором появилась похоронная процессия. Около пахнущего свежим масляным лаком мавзолея ее ждали председатель похоронной комиссии Дзержинский, создатель усыпальницы Щусев и рота солдат, быстро сменившая рабочих, которые отошли в сторонку и наблюдали оттуда с другими людьми, быстро заполнявшими Красную площадь. Алексей Викторович постоял-постоял возле Дзержинского, да и тоже отошел в сторонку подобру-поздорову.
Первый мавзолей Ленина. Архитектор А. В. Щусев
1924
[РГАСПИ. Ф. 394. Оп. 1. Д. 670. Л. 1]
На Москве по-прежнему стоял жгучий мороз, и у всех изо рта валил пар так, что не сразу узнаешь человека. Впереди гроб несли Сталин и Молотов, причем на голове у Молотова – пыжиковый амбассадор, точь-в-точь такой же, как у Щусева, а Сталин – в лохматой шапке-ушанке с опущенными ушами, точь-в-точь как присланная Щусеву братом из Сибири. И он как раз был сейчас в ней, потому что холод убийственный.
За Сталиным шел Каменев, за Молотовым – Зиновьев, и оба тоже в амбассадорах, по-народному в пирожках, а уж дальше валила толпа в ушанках и пирожках, в папахах и буденовках, промерзшая настолько, что внутрь мавзолея гроб она вносила как-то поспешно, будто боясь застудить лежащее в гробу тело.
Вернувшись домой, Алексей Викторович глянул на испуганное лицо жены и постарался улыбнуться.
– Ну что там? – спросила Мария Викентьевна.
– Ашташита-ашташа! – ответил он своим таинственным девизом, звучавшим, когда что-то у него удавалось на славу. Вежливо попросил помочь ему раздеться и в три приема выпил стакан водки, изготовляемой Марией Викентьевной собственноручно, дабы муж не травился тем, что в разнообразии производилось в нэпманской России. Закусил соленым огурцом, добрался до кровати, рухнул и проспал ровно сутки.
На другой день отдыхал дома, выпивал, закусывал, читал газеты и говорил:
– Маня, какая же ты у меня красавица!
– В этом не приходится сомневаться, – улыбалась жена, но и волновалась. – Что же тебе теперь будет?
– Либо там чего-нибудь рухнет, и меня расстреляют, – весело отвечал он, – либо ничего не рухнет, и меня наградят. Шапку или валенки выдадут. А может, что-нибудь из вещей покойного. Или орден Красного Знамени. Шут их знает!
– А Петр Первый опять смеется, – сообщил неприятную новость шестнадцатилетний младший сын Щусевых Мишаня, названный в честь Михаила Васильевича Нестерова.
К семнадцати годам у старшего сына Щусевых Петра, родившегося в 1901 году, обнаружились нелады с головой. Начиналось его очередное безумие с постоянного легкого смеха. Что ни скажешь, он смеется. Через несколько дней смех становился громким и постоянным, а через неделю – буйным, истеричным.
Щусевы своего первенца назвали Петром и в честь старшего брата Алексея Викторовича, и, конечно же, в честь великого царя-строителя. Но брат Петр стал знаменитым врачом и путешественником. О царе и говорить не приходится. А вот беднягу Петю приходилось на месяц, а то и на пару-тройку месяцев укладывать в лечебницу, откуда он возвращался тихий и грустный, ничто его не веселило и не смешило, он начинал рассуждать о чем-то печальном и постоянно вздыхал, повторяя пушкинское:
– Боже, как грустна наша Россия!
Отдохнув от чудовищного напряжения этих нескольких студеных дней, Алексей Викторович вернулся к временам до Мавзолея, опять ездил на Казанский вокзал, где продолжалось строительство. Уже вышагивали по кругу стрелки самых диковинных часов, изготовленных по его эскизам, – голубой циферблат в окружении золотых знаков зодиака. Его никто не арестовывал и не награждал.
В предпоследний день января он съездил на Красную площадь, где все уже работало без него. Зрелище ужаснуло. Нескончаемый поток людей двигался к левому вестибюлю и уходил сквозь него под землю. Из него же и выходил, люди пятились, покинувшие «храм» надевали головные уборы, только что не крестились, и медленно оставляли место паломничества. Правее вестибюля возвышался огромный ящик, украшенный черными буквами «ЛЕНИН», покрытый венками, как огромной заснеженной шапкой, скрывающей три уступа. Правый вестибюль не работал, рядом с ним белела статуя восторженного рабочего, совершенно неуместного в сочетании с людской скорбью. И вся картина была настолько нелепой, что его прожгло стыдом, как лютым морозом.
