Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

под колпаком. Один из коллег мне рассказывал, что на Кавказе был арестован двоюродный брат Вышинского, работавший на железной дороге. Жена его ринулась в Москву искать заступничества у Вышинского. То ли она у него остановилась, то ли пришла к нему за помощью и советом, Вышинский увел ее в ванную комнату, открыл кран и под шум воды, дрожа от страха, сказал ей, что ничего не может сделать и чтобы она немедленно уезжала. Кажется, вручил ей обратный билет. Не успела его золовка вернуться в Тифлис, как была арестована. Словом, Сталин мог делать с ним все, что угодно. А вот дочь Вышинского Зина, хотя в некоторых мемуарах, в частности Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», о ней и отзываются не очень лестно, вела себя достаточно скромно. В частности, по рассказам Б. Б. Черепахина, именно она через отца помогла профессору К. С. Юдельсону избежать высылки из Свердловска в годы войны из-за его сомнительной национальной принадлежности. Вообще Б. Б. Черепахин борьбу, которая происходила в юридических верхах в двадцатые-тридцатые годы, оценивал далеко не однозначно. Мне запомнилась такая его фраза: «Трудно сказать, что было бы лучше: если бы Крыленко съел Вышинского или Вышинский съел Крыленко». По-видимому, позиция Черепахина в какой-то мере объясняется тем, что сам он был отлучен от научно-педагогической деятельности в период, когда командные высоты в юридической науке занимала школа Пашуканиса, и возвращен в науку, как и многие другие представители цивилистической школы (в их числе М. М. Агарков, И. Б. Новицкий, В. И. Серебровский), лишь в конце тридцатых годов, после Всесоюзного совещания работников права, под жернова которого попала уже школа хозяйственного права и на котором роль первой скрипки исполнял Вышинский. Не исключено, что Сталин и его подручные на идеологическом фронте намеренно стравливали друг с другом представителей различных научных школ, дабы добиться слепой покорности как тех, так и других.

Далеко не однозначно должна оцениваться и роль А. Я. Вышинского (по крайней мере, в юридической науке). Как это ни парадоксально, Вышинский иногда выполнял в ней роль санитара леса.

В книге «Страницы истории…» (с. 77) отмечается, что сохранение юридической профессуры во многом является заслугой Вышинского, который в данном случае, очевидно, руководствовался чисто профессиональными мотивами, репрессированы были в основном ученые, пришедшие в институт (ВИЮН. – Ю. Т.) из Комакадемии.

Вышинский, в отличие от леваков, тяготел к нормативной трактовке права, хотя в своей практической деятельности проводил взгляды леваков с не меньшим усердием, чем они сами. Он вернул в науку многих цивилистов, которых его предшественники – Е. Б. Пашуканис и Н. В. Крыленко пытались от науки отлучить. В их числе М. М. Агарков, И. Б. Новицкий, В. И. Серебровский, Б. Б. Черепахин. Он испытывал уважение к таким ученым, как М. Н. Гернет, Н. Н. Полянский, М. С. Строгович. Благодаря Вышинскому членами Академии наук Союза ССР стали М. А. Аржанов, С. А. Голунский, Е. А. Коровин и тот же М. С. Строгович. Работая в МИДе, он привлек к сотрудничеству таких выдающихся ученых, как В. Н. Дурденевский, С. Б. Крылов, И. С. Перетерский, получивших высокие дипломатические ранги.

Что же касается роли Вышинского на политических процессах двадцатых-тридцатых годов, которая действительно была страшной и кровавой, то, выступая на них в качестве государственного обвинителя, он испытывал своего рода оргазм, требуя приговорить к расстрелу своих давних оппонентов из старых большевиков, с которыми как меньшевик вел нешуточную полемику еще в дореволюционные годы. Но, конечно, решающей доминантой его поведения был животный страх, желание продемонстрировать беспредельную преданность хозяину – Сталину, который в любой момент мог его прихлопнуть, припомнив ему меньшевистское прошлое. Но Сталин ценил Вышинского за изворотливость и острый ум, считая, что время для расправы с ним еще не пришло.

Не менее гнусную роль в политических процессах, которые начались с первых послеоктябрьских лет и, хотя и назывались судебными, едва ли могут быть отнесены к таковым, играл в качестве государственного обвинителя Н. В. Крыленко (разумеется, до того как сам попал в опалу, был репрессирован и расстрелян; реабилитирован посмертно).

Невольно возникает вопрос: как бы воспринял Черепахин происходящие ныне процессы? Разумеется, на сей счет можно высказать лишь самые общие предположения, ибо каждая человеческая личность индивидуальна и неповторима. Думаю все же, что он воспринял бы их далеко не однозначно. Приветствуя процесс демократизации и раскрепощения личности, он никогда бы не одобрил разборки в эшелонах власти и попытки подвести под них теоретическую базу, от кого бы они ни исходили, путем ли противопоставления права и закона или путем жонглирования понятиями «легитимность» и «легальность». Конечно, Борис Борисович – это не Джордано Бруно. Но он не стал бы распластываться перед существующим режимом, пресмыкаться перед ним, вещать направо и налево, какие мудрые и проницательные государственные мужи нами руководят. И уж, во всяком случае, с его стороны не встретило бы одобрения попрание основных принципов гражданско-правового регулирования имущественных и личных неимущественных отношений, которое мы повсеместно ощущаем. По всем этим вопросам он, несомненно, сказал бы свое весомое, честное, не замутненное политическими бурями и амбициями слово.

Читая очерк, надлежит держать в памяти время написания основной его части – 1994 год, когда негативные явления в жизни нашего общества пустили глубокие корни. С тех пор прошло более 20 лет. Срок по историческим меркам не ахти какой, причем в первые пять лет негативные явления, о которых идет речь, пожалуй, даже нарастали. Лишь с приходом к власти новой кремлевской администрации забрезжил свет в конце тоннеля, наметились позитивные тенденции, которые постепенно дают о себе знать. Однако решающая борьба за бесповоротное утверждение этих тенденций в государственной и общественной жизни еще впереди.

Очерки о научной деятельности О. С. Иоффе

Жизнь и деятельность О. С. Иоффе более тридцати лет была связана с юридическим факультетом Ленинградского университета, а если приплюсовать к этому и время его обучения в Ленинградском юридическом институте (с перерывом на участие в Великой Отечественной войне), то этот период составит без малого сорок лет. Так уж сложились обстоятельства, что почти тридцать лет из этого периода мы довольно тесно соприкасались друг с другом, работая на одной кафедре гражданского права, которой поначалу руководил А. В. Венедиктов, затем – Б. Б. Черепахин, а в последний период (с 1966 по 1979 год) – О. С. Иоффе. Наши контакты не ограничивались чисто деловыми отношениями. Мы нередко бывали друг у друга, ожесточенно спорили, пропускали рюмку-другую (что греха таить!), сопереживали события, которые сотрясали нашу страну, а