Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

В «Веч[ернем] Ленинграде» на днях названа моя фамилия «драматург А. Гладков согласился сделать инсценировку „Синей тетради” Казакевича» для коллектива Михнецова. А я и вовсе еще не соглашался.

21 апр. Новое дело! У редактората студии [Ленфильм] возникло сомнение в правильности переделок в последнем варианте сценария и, вызвав меня, высказали это. Конечно, многое можно было бы им ответить, но лучше поздно, чем никогда. <…> Хейфец колебался. Он производит впечатление мелко-самолюбивого человека, хотя конечно режиссер он хороший. Глупая обида Аксенова.

Послал Н. Д. [Оттену] короткое, удивленное, сдержанное письмо и решил прекратить отношения. Хватит! <…>

22 апр. На студии все то же.

Купил и читаю только что вышедшую книгу В. Шкловского о Толстом[50]. Начинал с опасениями и предубеждением, но пока скорее нравится. Нет привычной для В. Б. риторики (в последнее время, т. е.), все умно, спокойно, много свежего и хорошо использованного материала.

24 апр. Сегодня еду в Москву.

Вчера нехорошо с Э. у нее дома из-за мальчика. <…>

Еще слух, что в Москве Твардовский и Расул Гамзатов обругали и выкинули из номера Р. Гамзатова[51] (конечно, они были пьяные) А. Прокофьева[52] за его участие в деле И. Бродского. <…>

Еду трудно: три чемодана с книгами и рукописями и тюк с одеялом и бельем. Комнату пока оставил за собой. Вернусь к 1-му и пробуду еще дней 10. Пришлось звонить Бор[ису] Нат[ановичу] и просить встретить меня.

26 апр. Вчера приехал. <…>

Меня встречал Лева и Б. Н. [Ляховский] с машиной. Едем в Загорянку. На даче все в порядке. <…>

Дочитал Шкловского. Увы, книга все же в целом не так хороша, как мне показалось. Какой-то суженный взгляд. <…> Толстой у него как-то жалок и не очень умен.

28 апр. Вчера вечером были с Левой у Паустовских. К. Г. еще в больнице. <…> Ночую у Левы на раскладушке. Таня[53] гостеприимна очень. <…>

Твердо знаю: Ленинград мне надоел (не Эмма!) и мне не хочется возвращаться.

1 мая. Приехал утром стрелой в Ленинград. <…>

Последний день в Москве прошел пестро. <…>

Не пишу о посещении крематория[54]: это трудно все… <…>

В № 4 «Иск[усство] кино» воспоминания Габриловича о М[ейерхольд]де с массой фактических ошибок, удивительных для него. Но есть и интересное. В № 10 «Англии» — «шекспировском» — превосходная статья Питера Брука[55], укрепившая меня в создавшемся после «Лира» впечатлении, что он замечательный режиссер, какого у нас сейчас нет (на родине искусства режиссуры!).

Надо, чтобы под ногами был хоть какой-то кусок твердой почвы — хоть в чем-нибудь — не в работе, так в личной жизни или в верности корням, памяти матери и еще чему-то более важному, чем это можно себе представить.

Отсюда — страх новых перемен: их было довольно…

3 мая. Пасха. <…>

Надо бы записать трагические остроты Миши Светлова, умирающего в Кремл. больнице (по последним сведениям, ему стало лучше, но это только встряхиванье перегоревшей лампочки — процесс необратим). К нему пришел сын. И Миша попросил его принести пива: «Рак уже есть» — сказал он ему. И другое, в том же духе.

4 мая <…>

Два кратких письма от Н. Я. Просит меня не ссориться с Н. Д. [Оттеном], но разрешает обругать его в письме хоть матом[56]. <…>

Воспоминания генерала Горбатова в «Нов. мире» фактами опровергают странные домыслы Лакшина в его статье о Соложеницыне о лагерной этике, придурках и прелести подневольного труда[57].

[копия, 2-й экземпляр, из отпечатанного на машинке письма АКГ к Оттену]

Не оправдываюсь, но уточню факты. <…>

Осуждению Бр[одского] никогда не радовался, как Вы это безосновательно утверждаете, как не радовался в свое время расправе с Киршоном[58], о котором думал очень дурно, или трагическому концу Павла Васильева[59], который был явный мерзавец. Нигде этого в моих письмах быть не может. Думаю, что мне более глубоко жалко этого несчастного малого, потому что в отличие от большинства его поклонников я довольно реально представляю запах хлорки тюремных параш, вонь пересылок и унижение подневольного труда. Никому (и даже недругу) пожелать этого не могу, но и шутить с этим тоже не советовал бы. <…>

Вы утверждаете, что ко мне «как к меду липнут охранники». Число моих друзей по сравнению с Вашими весьма немногочисленно и легко обозримо. Кто же это? Лева Левицкий? Борис Натанович? Может быть, Володин?… Или?.. Кандидатур в «охранники» так немного, что выяснить это обстоятельство очень легко. Прежде, чем продолжать нашу переписку, я хотел бы, чтобы Вы уточнили Ваше заявление. Проглотив его, я допустил бы предательство по отношению к ним.

Привет Елене Михайловне!

5 мая. <…>

Иду в Дом книги. Там встреча с Л. Я. Гинзбург[60]. Рукопись ее книги о лирике затребовали в Москву и все дело затянулось. Встречаю на Невском Рубашкина[61], который рассказывает, что начали продавать в Лавке писателей книгу Эренбурга. Идем и покупаем. <…>

11 мая. Вечером 9 мая был снова у Т. Есениной. Она отдала мне неопубликованную запись Эйзенштейна о мейерхольдовском архиве «Сокровище» (не вошла в 1-й том собрания). Говорили о многом и конечно больше всего о В. Э. Подробный ее рассказ о смерти З. Н.[62] (ночью записал). Рассказы об И. И. Кутузове[63].

12 мая. Почти целый день привожу в порядок свои книги и бумаги. Как я всегда ими обрастаю, где бы ни был. Даже в лагере перед освобождением у меня был уже огромный «архив» в самодельных деревянных чемоданах. Часть его я все-таки вывез. Иногда думалось, что — зря. А сейчас жалею, что уничтожил пачки лагерных «ксив»[64] — в них многое отражалось.

17 мая. Пишу в Загорянке. Приехал в четверг 14-го. Ночью в поезде почти не спал под влиянием разговора с Э. на вокзале. <…>

Вчера снова в городе. Обед с Левой и Женей Винокуровым[65] в ЦДЛ. После длинный разговор с Женей о 37-м годе. <…> Женя интересуется разным и наряду с Борей Слуцким один из немногих по-настоящему интеллигентн[ых] людей среди поэтов этого поколения. <…> Потом у Володи и Милы, родных Левы[66]. М. б. они будут жить в Загорянке. <…>

Сегодня приезжают ко мне Лева и Володя. <…>

Смутный слух, что наверху есть антихрущевская, «левоцентристская» (?) группировка.

20 мая. Сутки в городе. Ночевал у Левы. Обедал в ЦДЛ и встретил Мишу Светлова с палочкой. Он похож на свою