Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
И только четвёртая золотая медаль оказалось российской, её завоевал красноярский скелетонист Александр Третьяков! Я помню, как Ирина Родионова рапортовала Нагорных, что его разгон улучшился на пять или семь сотых секунды благодаря приёму коктейля. На нас посыпались текстовые сообщения с номером его пробы и фотографиями формы допингового контроля. Ночью его моча должна быть заменена, вроде всё должно пройти без проблем, но Ирина Родионова так разволновалась, что позвонила и сказала, что не находит себе места и что сейчас приедет к нам в гостиницу „Азимут“, ей станет лучше, если она посидит где-нибудь поближе к нам. Пришлось заехать в гостиницу, поговорить и успокоить её; я заверил, что всё будет хорошо. Проблема пока возникла только одна — у нас кончается моча Ольги Зайцевой, с самого начала мочи было немного, и её не хватит, если Зайцеву будут снова брать на контроль. Чижов волновался и напоминал мне про её мочу несколько раз. А ещё Чижов постоянно удивлялся, когда в очередной раз нам приходилось менять пробу Вылегжанина, он часто сдавал пробы.
Однако терять время с Родионихой нельзя, мне надо успеть съездить к морю, в Весёлое, в любимую „Ла Луну“, и закупить на ночь хачапури, люля-кебаб с рисом и ещё кофе, „Баунти“, пепси и сигареты. Когда нервничаешь и не спишь, то постоянно хочется есть. Проносить или провозить еду через пропускной пункт было запрещено, и только я на чёрном „лексусе“ мог провозить еду и напитки. Руководство охраны нашего пункта досмотра знало, что в лаборатории много иностранцев и что еда в столовых для сотрудников была отвратительная.
Но не зря волновалась Ирина Родионова, как будто чуяла, что именно эта ночная сессия по замене мочи станет проблемной. В дневнике я писал, что Блохину пришлось ходить туда-сюда с пробами по несколько раз и что они с Чижовым галдели и нервничали, мешая мне дремать в углу на стуле. Какие-то два флакона Б не хотели открываться, и фокусники с ними долго возились — и уже вот-вот должна была прийти утренняя смена, она начиналась в семь часов утра, а пробы не аликвотировали. Но всё закончилось хорошо.
13.7 Положительные пробы олимпийцев. — Закрытие зимних Олимпийских игр в Сочи
Помимо тревожного начала Олимпийских игр и недостатка золотых медалей, меня расстраивало отсутствие положительных проб. И хотя каждый день мы находили одну или две положительные пробы, но всё это были спортсмены, защищенные терапевтическими разрешениями, они принимали средства от астмы или кортикостероиды для лечения своих травм. Через день попадались положительные пробы, от которых загорались глаза, но только на время, это были пробы двойного слепого контроля — положительные пробы для проверки работы лаборатории, замаскированные под пробы спортсменов. Один раз нам подсунули метолазон — новый диуретик, о котором спортсмены даже не слышали; было бы очень странно, если кто-нибудь с ним приехал на Олимпийские игры. Другой раз мы обнаружили и подтвердили анаболический стероид флуоксиместерон (Галотестин), снова какие-то чудеса, за восемнадцать лет моей работы этот препарат не попадался ни разу. Это анаболический стероид прошлого века, очень редкий; я не поленился посмотреть по нему статистику — во всём мире за последние четыре года 33 лаборатории ВАДА рапортовали его всего четыре раза, получается один случай на 250 тысяч проб. Откуда он возьмётся на Играх? Только из вадовской коллекции контрольных проб, переданной медицинской комиссии МОК для нашей проверки.
Ещё в Йоханнесбурге я самонадеянно пообещал Марселю Сожи и Кристиан Айотт, что мы найдём не менее десяти положительных, но Игры перевалили за середину, а положительных проб всё нет! Я был уверен, что мы должны найти триметазидин, внесённый в Список запрещённых препаратов с января 2014 года. Все российские сборные были предупреждены, но не может же такой распространённый препарат исчезнуть на постсоветском пространстве по мановению руки. Наконец попалась проба с триметазидином, всего 23 нг/мл, для такого препарата это ничто, мелочь невероятная, но когда кушать нечего, то лиса на лужайке ловит кузнечиков. Пробу мы подтвердили, проверили всю документацию — и я сбросил результат в АДАМС. На следующий день прибежали Джорди Сегура и Питер Хеммерсбах, взволнованные и удивлённые, как это я без их согласия и обсуждения отправил положительный результат на новый препарат в АДАМС, да ещё с такой низкой концентрацией? А что такое — у нас он подтвердился и был отправлен в АДАМС, никаких обсуждений больше не будет, так повелел нам доктор Рабин. Не нравится низкая концентрация — тогда не засчитывайте эту пробу как нарушение антидопинговых правил, вы тестирующая организация, всё в ваших руках и на ваше усмотрение. Пробу тогда не засчитали, но мы хоть показали, что очень стараемся, что-то ищем, находим и ловим.
Удивительно, как всё изменилось после отъезда профессора Сегуры. Положительные пробы посыпались каждый день, и за шесть оставшихся дней мы отгрузили в АДАМС девять положительных, это были настоящие нарушения антидопинговых правил. Первой жертвой стала германская биатлонистка Эви Захенбахер-Штеле, в её пробе от 17 февраля, когда она бежала масс-старт, мы обнаружили совсем небольшое количество метилгексанамина, ошибочно называемого геранью, на самом деле это синтетика. Будь эта положительная проба пятой или шестой, то я бы не стал её рапортовать как неблагоприятный результат анализа. Но Игры шли и шли, наступил одиннадцатый день, а у нас нет ни одной настоящей положительной! Тут уже не до церемоний. Имени спортсменки я не знал, но, чтобы случайно не попасть по своим олимпийцам, перед отправкой в АДАМС проверил форму допингового контроля, где были перечислены применяемые лекарства и спортивное питание. Перечень был своеобразный и мне незнакомый; стало ясно, что это иностранная спортсменка, такие препараты наши сборники не применяли.
Тогда — карантин.
Медицинская комиссия МОК тоже устала ждать от меня новостей, но вот есть первая положительная проба! И её сразу объявили на весь мир! Первые Олимпийские игры Томаса Баха, нового президента МОК, — и первая положительная проба оказалась у его соотечественницы! У наших ворот появился радостный Хайо Зеппельт со своими телекамерами, он вёл прямой репортаж, снимая, как Эви Захенбахер-Штеле идёт в лабораторию на контрольный
