Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
В моём дневнике записано, что 17 февраля я встречался с министром Виталием Мутко и его заместителем Юрием Нагорных в кафетерии Олимпийской деревни, где они обедали. Нам в качестве официанта лично прислуживал Николай Сидорович Доморацкий, директор учебно-тренировочного центра „Новогорск“, полковник в отставке; он замечательно смотрелся в белом халате и поварском колпаке. Умопомрачительно вкусно пахло борщом и хорошей рыбкой, севрюжкой или осетринкой, но я отказался, мне не положено есть в присутствии начальства, я пришёл по делу. Мы поговорили, я их снова успокоил, что в лаборатории всё под контролем. Мутко ушёл, а мы немного посидели с Нагорных, он напомнил, что сегодня должна быть золотая медаль в бобслее, в „двойке“, Александр Зубков и Алексей Воевода лидировали, и снова попросил быть повнимательнее, как будто я постоянно что-то терял или забывал. И удалился вслед за Мутко, а я за ними быстро доел виноград и мягкий бутербродик с севрюжкой. Однако Николай Сидорович это заметил — и принёс мне горячий фасолевый суп и кусочек жареной рыбки. Супы и борщи я очень люблю, могу их есть три раза в день, даже на десерт.
В моём дневнике так и было записано на страничке за 17 февраля: „И меня — второй раз за три часа — накормили обедом! Сибас филе и суп фасолевый с бараниной. Доел виноград за Мутко“. Когда скан этой страницы был напечатан в The New York Times, кто только потом не потешался над этими строчками. Хотя дневники у меня все такие — что и где я поел или что мы купили и приготовили; местами это чисто физиологическая проза.
А день продолжался, и было написано: „Заехал в Весёлое, купил „Баунти“ и лекарство для Тьерри Богосяна — он вдрызг простудился“. Снова смех и шутки: какой неугомонный чудак, что он там творил во время Игр — два раза пообедал, доел остатки винограда за Мутко и ещё за шоколадкой „Баунти“ поехал к морю! Но они не знали, что это я так запасался на всю нашу ночную команду. Нам предстояла замена проб, и я купил шоколадки „Баунти“, чтобы пить с ними кофе ночью в ожидании, когда Женя Блохин вернётся с открытыми флаконами. Надо было преодолеть сонливость, ибо наступал момент, когда требуется внимательность и ясность в голове. Время уже пятый час ночи, не дай Бог перепутать номера флаконов Б, мочу или крышки!
Мой дневник! Я веду его с 1973 года, пишу по страничке в день; и в Сочи тоже писал, что раздражало Евгения Блохина и Юрия Нагорных. Сейчас дневник за 2014 год со мной, в США, это уникальный документ, помогающий восстановить мелочи и детали событий, случившихся в те незабываемые сочинские дни и ночи. Тогда происходило убийство олимпийского спорта, его идеалов и его будущего; про допинговый контроль я вообще не говорю, он был мёртв давно. Все участники преступления были уверены, что об этом никто никогда не узнает. И ровно через год после Игр в Сочи, когда на Большом Каменном мосту расстреляли Бориса Немцова, убийцы тоже полагали, что никто ничего не узнает, как на самом деле совершалось убийство. Но организаторы убийства не знали, что постоянно и всепогодно работала одна малюсенькая подслеповатая камера, которая записывала события той февральской ночи в Москве в 2015 году. Мой сочинский дневник оказался такой же незаметной камерой, писавшей ночные события в лаборатории в феврале 2014 года.
В последующие пять дней МОК объявил восемь положительных проб, восемь нарушений антидопинговых правил. С нарушителями не церемонились — вызывали руководителей делегации и рубили головы, то есть проводили контрольный анализ пробы из флакона Б. Невероятно, но 21 февраля в один день мы вскрыли и проанализировали три контрольные пробы, в моей жизни такого не случалось. На вскрытие пожаловали мои боссы по линии МОК, профессор Арне Лундквист (или Юндквист, по-всякому его зовут) и доктор Ричард Баджетт. Всё увиденное им понравилось, и они пригласили меня и Анастасию Лось, моего помощника, на торжественный ужин медицинской комиссии в Дом приёмов МОК, тоже в ста метрах от здания лаборатории, но в противоположную сторону от командного центра ФСБ. Ужин состоялся 22 февраля, на нём присутствовали Дэнис Освальд, глава дисциплинарной комиссии МОК (именно он проиграл Томасу Баху на выборах президента МОК), Энди Паркинсон, руководитель вадовской группы независимых наблюдателей, и Алексей Плесков. С Алексеем и Энди мы тайком курили на балкончике, чтобы никто не видел. Ещё были профессора Дэвид Кован и Кристиан Айотт; Дэвид был ужасно простужен и лечился виски, в итоге заразил меня и Настю Лось своими соплями.
Красное вино было прекрасное, а по телевизору шла прямая трансляция мужской биатлонной эстафеты, 4×10 км. В составе российской команды, победившей в эстафете, не было Александра Логинова. Когда осенью 2013 года я заехал в Кёльн, чтобы обсудить последние детали нашего сотрудничества перед Играми в Сочи, мне рассказали про анализ пяти проб, отобранных у российских биатлонистов на сборах в Европе. Я запомнил все пять номеров. Одна проба была подозрительной, там был эритропоэтин, но текущий протокол анализа не давал возможности подтвердить пробы, она считалась inconclusive, то есть нечёткой. Ждали нового Технического документа, с 2014 года он войдёт в силу, и тогда анализ будет проведён повторно. Вернувшись в Москву, я сразу пришёл к Александру Михайловичу Кравцову, директору ЦСП и заядлому биатлонисту, и дал ему пять номеров. Он удивлялся, как я смог запомнить пять семизначных номеров, но я объяснил ему, что „берегкиты“ были из одной партии, так что первые четыре цифры у всех одинаковые. Оказалось, что та особо опасная проба принадлежала Александру Логинову, он был вторым номером в команде после Антона Шипулина. Тогда странное отстранение Логинова от эстафеты встревожило многих; не верили, что я говорю правду, а со стороны Кравцова подозревали подковёрные интриги. Но я же не с потолка взял эти номера, и потом, откуда я знал, когда и где брали пробы у
