Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов
– Зачем же вы приехали? – спросили мы у него.
– Во-первых, я люблю войну, это – моя стихия, а во-вторых, нигде в целом мире теперь нет такой гениальной обороны гор, как у вас. По вашим действиям я вижу, что каждый военный должен учиться у вас, как со слабыми силами, сплошь почти состоявшими из мужиков, бороться в горах против дисциплинированной регулярной армии и побеждать ее. Вот видеть это я и приехал сюда!
– А если мы вас не пустим?
– Я не уеду отсюда!
– А если вас за ослушание расстреляют?
– Я военный и смерти не боюсь, только не верю тому, чтобы это могло случиться. Я ваш гость теперь и потому совершенно спокоен! – и он положил на стол револьвер, – Вот и оружие свое сдаю вам!
Нам он очень понравился тогда, а в тот же вечер – мы научились и уважать его исправно. Мятежники атаковали нас. Скобелев, совершенно безоружный, с таким спокойствием пошел под пули, что хоронившийся за камнями карлистам даже стало стыдно, и они тоже бросили свои убежища. Ваш генерал спокойно сел на свале под выстрелами и, вынув записную книжку, стал что-то заносить в нее. По нему стреляли залпами, но он не оставил своей удобной, хотя и убийственной позиции до тех пор, пока не кончил работы… Один из наших подал ему ружье.
– Зачем? – удивился Скобелев.
– Стрелять… Во врагов…
– Они для вас враги. Я не дерусь с ними. Меня интересует война, а принимать в ней участие я не имею права!
Это было в ущельях Сиерры Куэнцы. Наши, подавляемые значительным численным превосходством неприятеля, побежали. Вдруг откуда ни возьмись сам генерал крикнул на них, пристыдил, выхватил черное знамя у здорового пиренейского крестьянина и пошел с ним вперед. Его, разумеется, догнали вернувшиеся карлисты, и мятежники (так дон Алоиз называл правительственные войска) были отбиты!
– Ну что, не выдержали? – спрашивал я его потом.
– Не могу видеть трусов, к какой бы они партии не принадлежали!
Это был совершеннейший тип рыцаря. Два или три дня спустя наши напали на путешественников, между которыми были дамы. Разумеется, к святому делу нашего короля приставали вместе с благороднейшими и убежденными защитниками его прав – всякие другие люди. Случалось беглые, разбойники. В такие-то руки – попались туристы.
Скобелев случайно наехал на это приключение и с револьвером в руках бросился на защиту женщин. Если бы не подоспели мы, ему пришлось бы плохо!
– Почему?
Видите, бандиты ведь не рассуждали. Все, что ни попадало в их руки, они считали своею законною добычей. Нас, испанцев, не удивят храбростью, мы умеем прямо смотреть в лицо смерти, но Скобелев был красив в бою, умел сразу захватить вас, заставлял любоваться собою. Вы знаете, наши пиренейские крестьяне как его прозвали?
– Как?
– Братом дон Карлоса! Они так и говорили: русский брат нашего короля!
У меня чуть не сорвалось с языка, что такое сравнение вовсе не польстило бы Скобелеву, да вовремя я удержался.
– Да распространился слух, что русские прислали его на помощь нашим. Ну, он и уехал. Могли бы выйти затруднения, а ему не хотелось подавать повода к разным толкованиям!
– Много работал он?
– Ведь вы знаете, что мы очень старательно укрепляли горы. Так он, бывало после утомительного боя не пропустит ни одной там работы. Следил за всем. Изучал. Тоже ни одного горного перехода не упустил, до мелочности наблюдал, как мы организовывали перевозку артиллерии, снарядов по козьим тропинкам. Раз он даже, когда лошадь сорвалась в кручу, вовремя обрезал ей постромки и так образом спас медную пушку, которую надо было доставить на скалу. Одного он не любил.
– Именно?
– Много ходить пешком. Бывало, во что бы то ни стало, а добудет себе лошадь. Раз даже на муле взобрался на одну гору. И ездить же он мастер был. Такого неутомимого всадника даже между нами не оказывалось. Он нам очень много помог даже. Оказалось, что ему хорошо известен был способ фортификации в горах.
– По Туркестану, верно?
– Да. Он у нас учился нашим приемам, а нам сообщал свои. Он первый научил наших топливо носить в горы на себе, по вязанке на человека. Таким образом, уходя от мятежников на вершины наших сиерр, мы не страдали там от холода и от недостатка горячей пищи. Потом это усвоили у нас все… Меня в нем поражала одна замечательная черта – Скобелев способен был работать как простой солдат. Сколько раз мы его заставали за, по-видимому, мелочными делами, в которые он уходил, как в крупные. Еще одна черта была в нем. Он чувствовал какую-то неодолимую потребность узнать все в местности, куда попадал случайно. Что ему, например, до нашего пиренейского крестьянина? По-видимому, дела нет, а уже в конце второй недели там он подарил нас сведениями о быте, знанием мельчайших подробностей испанского солдата. Я уже не говорю о его военной учености. История наших войн была ему известна, так что он не раз вступал в споры с Педро Гарсиа, много писавшем у нас по этому предмету, и как это ни обидно для испанского самолюбия, а нужно сказать правду, Скобелев выходил победителем из таких споров. У нас, в горах среди страшно пересеченной местности, он умел так запоминать самый незначительный уклон или извилину ущелья, фигуру горного хребта, что там, где он раз проехал, уже не надо было делать рекогносцировок и посылать летучие отряды для освещения местности. Я еще тогда в нем предвидел великого полководца и государственного человека!
– Вот это последнее многие именно и отрицают в нем!
– Я могу сказать только одно. У нас в отряде он сумел нравственно подчинить себе почти всех, хотя все знали, что он нашему делу вовсе не сочувствует и считает победу его гибельной для Испании».
Вернувшись в Петербург, Михаил Дмитриевич женился на княжне Марии Николаевне Гагариной. Брак этот не был удачным. Трудно сказать, почему именно. Однако известно, что супруга не очень-то стремилась разделить судьбу боевого генерала и сопровождать его в многочисленных походах. А для Скобелева на первом месте была служба, семейным же делам он не придавал должного значения. Так, сослуживец Михаила Дмитриевича Н. Е. Врангель (отец руководителя белого движения на юге России. – А.Ш.) вспоминал: «Скобелев
