Игра в городки - Юрий Николаевич Стоянов

Мы ни о чем не договаривались заранее. Сценарий импровизировался на ходу.

Витя Сухоруков Ильича играл гениально. Маленький, лысый, с раскосыми глазами, он пародировал все штампы актерской ленинианы от Штрауха и Щукина до Каюрова и Ульянова.

Витька лежал с Таней Догилевой под одеялом. На авансцену выходило Лицо от театра, и Генка с пафосом говорил в зал:

– В ночь перед штурмом Зимнего Ленину, как никогда, хотелось спать. Ничто человеческое ему было не чуждо.

При этих словах Сухоруков-Ленин начинал домогаться Догилевой-Крупской. Под одеялом шла возня. Догилева кричала:

– Володя, только не сегодня! Завтра наши мальчики берут Зимний! Тише, товарищ Ульянов, уберите ручонки. Феликс может услышать.

Лицо от театра торжественно-проникновенным голосом прервало эту пикантную разборку под одеялом:

– «Ленин – человек». Как мало на самом деле мы о нем знаем! Ленин – сын, Ленин – муж, Ленин – отец… – Тут Генка Залогин поперхнулся, он понял, что его с точки зрения исторической правды занесло. – Ленин – друг и товарищ! – поправился он.

Сухоруков подхватывал:

– Гусь свинье не товарищ! Плевать я хотел на этого Железного Феликса! На этого ржавого поляка! На этого стукача! Я хочу тебя! Надежда, я загадал, – вдруг он начинал по-поповски окать, – если ты не отдашься мне, дочь моя, то восстание провалится. Это такая примета.

В это время массовка сама начинала восстание. Драка, крики, стоны… И я в роли Керенского бегаю и кричу:

– Господа, одолжите кто-нибудь лифчик и чулки. Умоляю. Мне по учебнику истории КПСС положено драпать в женском платье!

На авансцене Надежда Константиновна выполняла требования вождя, а Лицо от театра резюмировало:

– Да, сегодня мы перелистнули еще одну неизвестную страничку из жизни Ильича. Он был суеверен. Эта распространенная человеческая слабость была присуща и ему – великому человеку. И кто из летописцев знает: не пойди Надежда Константиновна ему навстречу, чем бы обернулась для истории эта примета?!

Таким образом, когда в аудиторию входили наши учителя – Всеволод Порфирьевич Остальский, Евгения Николаевна Козырева и любимый мой поистине гениальный педагог Владимир Наумович Левертов, – мы уже были хорошо «размяты» с актерской точки зрения.

Всеволод Порфирьевич Остальский. Умный, добрый, толстый, смешной. Все время говорил:

– Вы все мои дети. Здесь нет любимых и нелюбимых. Все вы – мои дети!

И договорился.

Однажды в три часа ночи к нему пришел мой друг и однокурсник латыш Арик под хорошим газом. Почти на бровях. Арик рос без отца. И когда на пороге появился Остальский в трусах, Арик сказал:

– Всеволод Порфирьевич, усыновите меня! Я хочу быть Арием Всеволодовичем… Папа! Заплакал и упал.

Евгения Николаевна Козырева. Знаменитая Медея и исполнительница роли матери в кинофильме «Убийство на улице Данте». Красавица с огромными глазами и невероятным темпераментом. Показывая, как надо играть любовь, могла запросто сломать стул. Внушала мне, что я по амплуа – герой. Не внушила.

Владимир Наумович Левертов. Великий педагог. Сделал меня актером. Проходят годы. Прибывают понемногу профессиональная свобода и какие-то штампы, которые кое-кто называет мастерством. Но если иногда что-то получается у меня искренне и органично в кадре или на сцене, то именно потому, что был в моей жизни этот человек.

С появлением педагогов в аудитории замолкал шум «Октябрьского переворота» и начинались «петельки-крючочки», «верю не верю» и так далее.

Недавнего исполнителя роли Ленина Витю Сухорукова двадцать минут подряд заставляли продевать воображаемую нитку в ушко воображаемой иголки, а Таню Догилеву – делать бесконечный этюд по физическому самочувствию на тему «Что такое холодно?».

Мы же с Залогиным обычно забивались в угол, потому что азы профессии нам давались с трудом…

Никто из нас не читал тогда Солженицына. Импровизируя на тему Октября, мы просто валяли дурака, и, слава богу, на нас не стучали куда следует. А если бы стукнули и если бы Витька Сухоруков не учился продевать нитку в иголку, то, может, и не сыграл бы он Ленина в фильме «Комедия особого режима» по Довлатову. И Татьяна Догилева не стала бы знаменитой актрисой. И возможно, Илья Олейников делал бы «Городок» с кем-нибудь другим…

Брежнев и я

У генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР, маршала Советского Союза, четырежды Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и государственных премий, кавалера ста четырнадцати орденов и медалей… была любимая внучка. Вика. Удочеренная внучка. Виктория ЛЕОНИДОВНА. Она училась на театроведческом факультете ГИТИСа имени Луначарского вместе с моей первой женой. А я – на актерском…

В институт ее привозила черная «Волга». Машина останавливалась на Калининском проспекте, метрах в двухстах от ГИТИСа. Охранник шел за ней по другой стороне улицы, видимо, чтобы не смущать однокурсников. Очень симпатичная была девушка. Одевалась красиво, но неброско. Общалась со всеми скромно, но с достоинством, без всякого высокомерия. Никогда не давала почувствовать свой статус. И это был не тот случай, когда короля играет свита. Свиты не было. Думаю, что все-таки это была простота царственной особы, но если бы вы не знали, кто она, то ни за что бы и не догадались. На курсе училось человек семнадцать, не более. Ее присутствие не создавало вокруг атмосферы зажатости и напряженности, которыми порой окружают себя отпрыски высокой номенклатуры… Хотя думаю, что ректор ГИТИСа иногда просыпался в холодном поту от страшного сна, в котором ему звонил генеральный секретарь и говорил:

– Мне тут Вика на тебя жалуется, говорит, бардак у тебя в хозяйстве!..

Это рассказ о том, как я чуть не стал жертвой собственной провинциальной доверчивости.

Однажды Вика пригласила нас на свой день рождения. К себе домой. На улице Горького была ее квартира. Добротная, со вкусом обставленная двухкомнатная квартира; по нынешним-то временам – вообще ни о чем! Сели за стол. Человек двадцать нас было. Все поначалу шло как-то чинно и официально. Но вкусно было очень! Напитки всякие, в том числе для нас экзотические – рекой. Икорка, рыбка, балычок, копченая колбаска, салатики из какого-то ресторана – навалом. Не сказать чтобы мы в то время голодали, но и не шиковали, мягко говоря. Харчевались в основном благодаря родительским посылкам. Так что все это изобилие ударило по неподготовленным студенческим организмам и оказало расслабляющее действие на мозг. Короче, потеряли бдительность. И хозяйка была этому рада! Она искренне всячески поощряла наши робкие проявления вольнодумства и фрондерства. Пели Окуджаву, Высоцкого, травили анекдоты… Я почувствовал себя частью золотой московской молодежи, которой было позволено несколько больше, чем остальным. Вдруг именинница обратилась