Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов
Саврасов зажал уши и сказал Левитану:
— Не верь ему. Сам оканчивал курс в Школе живописи на Мясницкой, позднее премию получил за картину «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем». У меня и памяти нет, а вещь эту до сих пор помню. Шумела. Завистники ее обступали гурьбой и помалкивали.
Грибков безнадежно махнул рукой и с болью сказал:
— Что вспоминать времена plusquam perfektum (давно прошедшие). Прошли без следов всяких.
— Для кого как, — не согласился Алексей Кондратьевич. — А Общество любителей художества забыл? Кто там за исторические картины сорвал несколько первых премий? Ох ты, богомаз хитрый!
На другой день Левитан принес свою картину. В кабинете Сергея Ивановича за зеленым ломберным столиком играли в винт Саврасов, хозяин и двое каких-то незнакомых людей. Грибков нарочно затевал игру, чтобы проиграть Саврасову, иначе бы он не взял помощи. Алексей Кондратьевич недолго посмотрел картину, взял мелок, которым записывал выигрыши и проигрыши на сукне, и на исподе левитановского пейзажа написал: «Больш. серебр. медаль».
— Одобряю вполне и категорически, — сказал Грибков, — ученик того стоит.
Вдруг один из винтеров, самый старый, сухонький, с маленькими живыми серыми в крапинках глазками, резко проговорил:
— А я нахожу, что картина немного вымучена…
Грибков нашел в картине столько достоинств, что Левитан со страхом поглядывал на Саврасова. Сергей Иванович кричал об учениках, побеждающих своих учителей, приводил в пример Жуковского и Пушкина, ссылался на «жизнеописания» Вазари и закончил:
— Алексей Кондратьевия был бы счастлив покориться своему ученику, произойди такая история. Кто любит всем сердцем искусство, тот иначе и рассуждать не смеет. Без этого искусство развиваться не может. В искусстве было бы тогда лишь количество, а не качество. Неужели вы думаете, что позади нас все уже сделано великими художниками, а впереди остались одни подражания и доделки. Не согласен. Я приветствую каждого юнца, который будет в силах поколотить стариков. Полушки не дам за подражателя. Это — дым от сгоревшего полена.
Саврасов рассеянно рисовал на зеленом сукне елочку, пушистую, осыпанную снегом. Алексей Кондратьевич едва ли слышал и половину яростного спора.
— Ну, давайте же играть в винт, — вдруг произнес Саврасов, — я чувствую себя в ударе и хочу обыграть вас всех. Особенно содержателя рулетки «Монте-Карло» у Калужских ворот Грибкова…
Он взял снова левитановский «Осенний день над сжатым полем», повернул оборотной стороной и поставил мелком жирную точку после слова «медаль».
Грибков захлопал в ладоши.
— Вот это точность! — воскликнул он. — Забытую точку всегда надо ставить!
Левитан понес свое произведение домой окрыленный, бодрый, горячий. Он всю дорогу боялся стереть мел на обороте картины и часто осматривал — цела ли была дорогая подпись учителя.
Утро следующего дня началось с разочарований. Левитан принес свою вещь в школу. В профессорской был один Перов. Он оглядел Левитана, пейзаж, прочел саврасовскую резолюцию и удивленно спросил:
— Это… кто же расписался? Не узнаю почерка… А, Саврасов Алексей Кондратьевич! Сразу не сообразил. Ну что же… Оставьте… Скоро соберутся остальные профессора… Я покажу.
Левитан торопливо пошел к двери.
— Слушайте, Левитан, — позвал Василий Григорьевич. — Разве Алексей Кондратьевич был в мастерской? По-моему, Саврасов исчез месяца полтора назад.
— Я видел его вчера, — ответил Левитан.
— Он… в полном здравии? Он работает дома? Он не говорил, когда пожалует на занятия? Вы его любимый ученик и…
Вопросы задавал Перов таким тоном, что Левитан с тоской почувствовал, как Саврасова не любили в профессорской.
— Я не знаю, — вяло ответил Левитан, — я не спрашивал. Да и неудобно мне у Алексея Кондратьевича спрашивать о том, что меня не касается.
Перов поймал летучий неприязненный взгляд ученика. Василий Григорьевич был обидчив. До сих пор он ценил Левитана и свое нерасположение к Саврасову не переносил на юношу. Но сейчас чувства этого саврасовского любимца проявились столь открыто, что Перов не сладил с собой и на злой укоряющий взгляд молодого человека ответил таким же. Левитан вышел.
Перед концом занятий художник подошел к профессору Прянишникову. Тот сразу тяжело вздохнул и сказал:
— Да, да, я видел, но только мельком. Первое впечатление неважное…
Впрочем, иногда это и обманывает, надо привыкнуть к вещи, вглядеться в нее, тогда вдруг побеждает одно хорошее. Это мое личное мнение. Я не знаю, как другие думают. Я часто остаюсь особняком…
Левитан слушал. Все это было неправдой. Прянишников лгал, смотрел куда-то вдоль коридора, кому-то замахал рукой, обрадовался случаю и убежал.
Левитан проходил мимо профессорской. Из нее выглянул Евграф Сорокин и спрятался.
Через неделю поздно вечером Левитан подошел к дому Грибкова. Оттуда доносилась музыка. Это Сергей Иванович развлекал своих мастеров и учеников. Художник вскарабкался к высокому окну и заглянул внутрь помещения. Алексей Кондратьевич сидел в глубоком кресле рядом с Грибковым и наблюдал за танцующими. Саврасов был весь внимание, весел, светел и радостен. Грибков косил на него лукавый, умный свой глаз, и по лицу устроителя танцев скользило полное удовлетворение: он доставил хорошие минуты не только своим иконописным помощникам, а и почетному, дорогому, несчастному гостю, удачно проходившему искус вытрезвления.
Левитан протискался к учителю. Саврасов, бегло окинув подходившего взглядом, равнодушно сказал:
— Картину «Сжатое поле» не признали достойной медали…
— Откуда вы знаете? — удивленно вырвалось у Левитана.
— Нетрудно догадаться, — угрюмо проворчал Алексей Кондратьевич. — Саврасова хотят заставить подать в отставку…
— А Саврасов сам ни за что не подаст, — хмуро и резко выпалил Грибков. — История старая: всегда и повсюду выживали из всех учреждений казенной России людей выдающихся. У них горб, мундир на них надет неправильно, пуговица пришита не на том месте…
— Одну картину не признали, другую будете писать? — недружелюбно спросил юношу Саврасов, — чин классного художника нужен? Без чинов в России не проживешь?
Левитан вспыхнул, гордо посмотрел на учителя и ответил:
— Нет, вы не угадали, Алексей Кондратьевич. Если бы меня даже имели право заставить это сделать, им бы не удалось.
Алексей Кондратьевич заулыбался, усадил Левитана рядом с собой, вынул из кармана горсть орехов и пересыпал их в карман ученика. Казалось, мир и согласие охватили встревоженную было душу Саврасова. Левитан заметил, что зато Грибков находился далеко не в прежнем беззаботном расположении духа. Часов в одиннадцать ужинали в столовой. Грибков наклонился к уху Левитана и шепнул:
— Никогда, молодой человек, не приходите дурным вестником на праздник. Вы очень взволновали Алексея Кондратьевича.
Левитан низко наклонил голову к тарелке. Он неуклюже резал на ней телятину, нож соскочил, и по чистой,
