Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

Вечером сижу у Дара в комнате. Пьем заваренный им крепчайший чай, курим трубки и разговариваем часа 3 подряд обо всем на свете. Его рассказы о ленингр. писателях. Бергольц трагически, безостановочно пьет, опустилась, у нее психоз сексуальный, по его мнению, она задним числом пишет свои как бы «тюремные стихи». Он считает, что это неправда, что она начала пить после тюрьмы и гибели ребенка. Она пила с юности, с брака с Корниловым. Тогда все вокруг пили. Дав[ид] Як[овлевич] был членом кружка «Смена», где все они начинали, и тоже пил. Корнилов был раздут, он не[к]ультурен, темен, явно стилизовал себя под Есенина и пить начал для этого, а потом втянулся. Подвальный кабачок на углу Невского и канала Грибоедова наискосок от Дома книги, где всегда сидел Корнилов с собутыльниками. <…>

13 дек. <…> Вчера снова до пол-второго разговаривали с Даром в его комнате. <…>

Третьего дня в «Лит. России» интересные, хотя и «высветленные» воспоминания о Павле Васильеве. Оказывается, он погиб (был расстрелян, или, как еще говорили, забит при допросе) как раз 16 июля 1937 года, в тот самый день, который я так хорошо помню, когда арестовали Леву[177].

Дописал несколько страниц к «Пастернаку». <…>

Рассказы о том, что Мао Дзе Дун по предписанию врачей и в интересах долголетия своего спит три дня в неделю (его усыпляют), кроме нормального ежедневного сна. Его женили на молодой девушке. <…>

Живущая тут Нат[алья] Давыдова рассказывает, что у ее мужа А. Рыбакова[178] цензура запретила роман, который должен был идти в «Новом мире». Зато цензура разрешила поэму Евтушенко о Братской ГЭС, которая пойдет в № 1 «Юности».

14 дек. <…> Целый день работаю. «Пастернак». Надоело, но надо закончить, чтобы не возвращаться. Будет страниц около 140, наверно. А было 108 в первом варианте. <…>

Вчера вечером снова пили чай с Даром у него в комнате. Он прочитал книжку Вс. Багрицкого и просил рассказать о нем. Надо бы записать это — подлинную историю Севы Баргицкого[179].

Утром в столовую пришел директор Дома и сказал мне, что ему звонили из Лен-да и разрешили мне продлить путевку до 10 янв.

16 дек. Ночевал в Ленинграде. <…>

Приехал очень рано утром [в Комарово] и еще успел к завтраку. <…>

Вчера здесь появилась В. Ф. Панова. Она симпатична и со мной очень мила, но еще не совсем раскусил ее. Говорит обо всем свободно (раньше сказали бы «смело»). <…>

Просмотрел отдельное, только что вышедшее издание воспоминаний генерала Горбатова[180]. Текст их заметно отличается от журнального. В части «лагерной» есть интересные дополнения. <…>

Дар нынче уехал в город, а мы (наш стол): Панова, Ивин (Левин) и двое киношников — муж и жена со студии Научно-попул. фильмов долго разговаривали после ужина.

17 дек. <…> Рассказ Пановой о домработницах. Похоже, что в этом союзе мужчина она, а не Д. Я. Ее же рассказ о стукачах.

<…> Узнал, что умер Иосиф Ильич Юзовский[181]. Анне Андреевне в Италии вручили премию и избрали доктором в Оксфорде. <…>

С Юзовским я никогда не мог подружиться, хотя он хорошо относился ко мне. В нем был нарцисцизм, он не умел слушать никого, кроме себя. В 33–34 году он печатал меня в «Литгазете», где заведовал отделом театра <…>. Не забуду его рассказ о гибели брата и роли в этом Г. Ф. Александрова[182]. Про него говорили, что он морфинист. С женщинами у него тоже что-то не очень получалось. <…> Он был, в сущности, не критик, а фельетонист: способности к объективному суждению у него не было. Почему вдруг он стал истолкователем Горького? <…>

18 дек. <…>

После ужина вчера же сидели с В. Ф. Пановой и Д. Я. Даром у них за чаем и говорили. Опять — то же — с чего бы ни начался разговор в определенном кругу, он неизбежно приходит к событиям 37 года. Оказывается, ее первый муж сидел в тридцатых годах и осенью 36 г. она ездила к нему на свидание в Соловки. <…>

Д. Я. получил письмо от Л. К. Чуковской. Дело о Бродском опять повернулось в худшую для него сторону: будто бы Копелев был в ЦК с какими-то новыми письмами и был там холодно встречен.

Мне давно ясно, что таким путем защитники Бродского не могут выиграть дело. Дело его обвинения — это дело видных ленинградских партработников, связанных с Обкомом. Ошибка, если она произошла, может быть исправлена не через ее публичное признание, а путем помилования любого рода, когда затихнет борьба. Как этого не понимать? Если им важна судьба живого, способного человека Бродского, а не принцип, то надо было идти другим путем. Если же дело не в нем, а в том, чтобы померяться силами, то это прежде всего глупо, ибо силы неравны.

22 дек. Вчера вечером уехала Эмма, пробывшая здесь 2 дня. У нее что-то вроде гриппа. <…>

В. Ф. Панова сегодня взяла читать «Встречи с Пастернаком». Утром я вклеил в рукопись последние вставки. По примерным подсчетам она стала больше страниц на 35, т. е. листа на полтора. <…>

После отъезда Эммы Д. Я. привел ко мне К. Косцинского, маленького сухонького человека с седеющей бородкой. <…> Он вывез из лагеря 14 тыс. карточек «Словаря русского нелитературного языка». Затея интересная. А пока для заработка он, живя в Зеленогорске, переводит какой-то азербайджанский роман.

<…> Еще слух об одновременном снятии Твардовского и Кочетова из их журналов, для «прекращения полемики».

23 дек. В. Ф. Панова прочитала «Встречи с Пастернаком» и тоже очень хвалит. За «пластичность», за «тонкость портрета», за «масштаб человека». <…>

24 дек. <…>

Рассказ Дара о Зощенко на собрании, где его исключали из Союза. Ему не следовало выступать. <…>

27 дек. День рождения Эммы. Больше, чем на флакон духов «Память о Москве», денег у меня не нашлось.

<…> звоню Аксенову (из-за родившейся тревоги: не случилось ли чего с фильмом [ «Возвращенная музыка»] — давно не имею известий). Его нет дома и жена говорит мне, что вчера фильму дали вторую категорию, что означает тиражные от 100 до 200 процентов. Для меня это необычайно важно: это и упорядоченье жизни, и ликвидация долгов, и новые штаны и машинка, и завершение работы над книгой о Мейерхольде.

29 дек. Уехал отсюда М. Е. Ивин (Левин), с которым я месяц просидел за одним столом. Он заведует