Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов

меж ног,

из времени советского

по виду этот был малыш.

Он, громыхая ложкой, кушает

варенье из янтарных слив.

И разговор вполуха слушает.

А за окном —

весна, разлив.

Мы полагаем, будто булькает

в бокалах пенное вино,

а это – Ангелочек пукает,

что, право слово, не грешно.

«Так прозрачны, светлы облака…»

Так прозрачны, светлы облака,

как рисунки пером на полях,

обтрепавшихся малость, слегка

в славных битвах, застольях, пирах.

Словно в руки берешь дневники

той чудесной, волшебной поры,

ощущаешь прохладу реки,

слышишь в воздухе звон мошкары.

Я в лицо узнаю без труда

в стайке щеголеватых господ,

надо мной пролетают когда

облака,

дивный русский народ:

угадаю в толпе —

как алмаз,

острый глаз,

длинный нос, лоб крутой

и умчусь я душой на Кавказ,

легкой тучкою золотой.

«Когда день ото дня сжимается…»

Когда день ото дня сжимается

пространство, жизнь есть сущий ад,

когда любимых круг сужается,

и наши косточки трещат.

Когда дитя новорожденное

заспит, не зная, что творит,

природа-мать,

тупое, сонное

ее лицо имеет вид.

Она хотела крепче прежнего

прижать младенчика к груди,

но ухайдокала сердешного:

Прости, родименький, прости!

«Возводили крепость ледяную…»

Возводили крепость ледяную

посреди двора,

ее каркас

походил на вышку буровую,

будто нефть и газ нашли у нас.

А еще на стапель корабельный,

на ангар, где строят аппарат

для перемещенья в параллельный

мир, где деньги в тумбочке лежат.

Может быть, не лучше по старинке

жить,

но без сомненья веселей

под шумок отцовской пишмашинки

и точилки для карандашей.

Завтра в космос полетит Гагарин.

Постучавшись в двери поутру,

примется с поклонами татарин —

дворник

гнать нам всякую муру.

И хотя не Пасха

(пусть в разгаре

за окном весна), но рубль ему

даст соседка, как при Государе

барынька лакею своему.

Промелькнет, по-модному одета:

в плащ короткий, с тросточкой зонта.

На мгновение из царства света

в царство тьмы откроются врата.

«На фига на нем белые брюки…»

На фига на нем белые брюки,

что трепещут на зимнем ветру,

будто парус рыбачьей фелюги,

бороздящей залив поутру?

Всю дорогу я думал об этом.

От вокзала до дому пути

полчаса напрямки, если летом,

а зимой, вкругаля, час почти.

Было время раздумьям предаться,

докопаться до скрытых причин,

разгребая завалы, добраться

до неведомых прежде глубин.

Белых брюк не теряя из вида,

шел я, словно на свет маяка,

а с дырявых небес, как из сита,

сыпалась ледяная мука.

Приблизительно в рост человека

поднимались сугробы вокруг.

Вскачь промчался трамвай, как калека

на ноге лубяной:

Стук, да стук!

«Листву сгребая, разгребая снег…»

Листву сгребая, разгребая снег,

я не заметил, что к концу пришел,

до струйки тонкой истончился век,

что был рекой,

в муку зерно молол,

заторы ледяные по весне

ломал, крушил, сметая все вокруг,

когда рекой казался бурной мне,

сносил ряды вдоль берега лачуг,

мосты, причалы, лодки, катера,

баркас рыбачий в крошечном порту,

собачью будку,

бочку со двора.

Осталось только подвести черту.

«Города святых Петра и Павла…»

Города святых Петра и Павла

больше не услышишь – Ватикана,

позывных веселых Монте-Карло,

как ни крутишь ручку непрестанно,

как ни вертишь радиоприемник,

он молчит, молчит, молчит, собака,

он молчит, как будто бы покойник

белый, белый, белый, как бумага.

Только изредка сверкает глазом,

подавая знак, что он не умер,

только, словно в бурю, раз за разом

слышу я какой-то слабый зуммер,

словно кто-то трубку телефона

не повесил на рычаг случайно,

и она рыдает иступленно,

горько, горько так необычайно.

Нужно даром обладать особым,

чтоб рыдать, как плакальщица в храме,

голосить, идя в толпе за гробом,

обливаясь горькими слезами.

«Солнце горело особенно ярко…»

Солнце горело особенно ярко,

и обнажилась к концу февраля,

вся совершенно черна, как дикарка,

и невозможно прекрасна, земля.

Боги весны – похотливые боги,

сластолюбивые, как старики,

что совращают девиц:

вдоль дороги

желтые в поле поднялись цветки,

мягкие травы, набухшие почки —

все для того, чтоб с ума нас свести,

чтобы твои (сыновья или дочки)

малые детушки сбились с пути.

Все ухищренья весеннего сада —

запахи, звуки невидимых струн,

это – засада, засада, засада,

пусть ты скорее немолод, чем юн.

«Написано черным по белому…»

Написано черным по белому,

но смысла понять не могу

стиха, что дитяти незрелому

наводит на сердце тоску.

Треклятая тригонометрия

таинственных знаков и слов,

нет больше поэту доверия —

накрутит, навертит стихов,

а ты их сиди и разматывай,

как спутанных ниток клубок,

как будто бы ребус,

разгадывай

сплетение хитрое строк.