За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Пережить нашествие еще одних варваров… Увольте!

Вдалеке за городом уже снова, как полтора месяца назад, грохотали тяжелые орудия. Выглянешь в окно – два мерзлых трупа в снегу, ограбленные до нижнего белья. Неужто и при большевиках так же будет?

Днем он ходил в рабочую больницу, где подрабатывал ординатором женского хирургического отделения, а когда однажды вернулся, дома его уже ждали двое. Один – хлюпик с выпяченной нижней губой, похожей на куриную гузку, другой – здоровенный и гарный дядька. Ясное дело, высокие папахи с длинными шлыками, свисающими до самых плеч и украшенными золотым позументом, синие жупаны, широкие шаровары.

– Ликарь Бувгаков? – спросил хлюпик.

– Булгаков.

– З намы пидешь.

– Что это значит? – Доктор попытался изобразить заносчивость.

– Саботаж, ось що! – рявкнул гарный дядька. – Ликаря не хочуть мобилизуватыся, за що и будуть отвечать по закону.

– Куда мы пойдем?

– Тут недалесенько, в слободку за Подилом. Там до ранку переночуешь. Назначаешься ликарем до нас в перший конный полк.

– Позвольте собрать медицинский саквояж?

– Валяй.

Он стал собирать саквояж и незаметно для них утяжелил карман брюк заветной вороненой сталью. Написал записку Тане, чтоб на рассвете приходила в слободку за Подолом, принесла еды и папирос.

Вышли из дома, пошли вниз по Андреевскому спуску в сторону Подола. Хлюпик засмеялся:

– Ось дизнаешься, який у нас лыхый отаман. Призвище – Гидота. И справди гидный. Имя Андрий, по батькови Тарасович. Дизнаешься його!

Вскоре дошли до Подола, приблизились к мосту через Днепр, перешли на другую сторону. Там в слободке, расположенной на Рыбальском острове между Подолом и Оболонью, разворачивалось страшное действо. Синие жупаны согнали сюда огромное количество людей, среди которых множество женщин и детей разного возраста. Все они были оцеплены петлюровцами, и всюду на снегу краснела кровь. Пленники мужчины в основном стояли с разбитыми лицами, кого-то поддерживали, ибо он не мог стоять, у кого-то висела перебитая рука.

Булгакова подвели к начальнику в великолепной шинели, сияющих сапогах с золотыми шпорами, в свете электрических фонарей весь он сверкал всевозможными украшениями – кавказская шашка, пояс с серебряными бляшками, папаха с висячим до ключицы шлыком, усеянным золотыми галунами, и на всей одежде всякие драгоценные цацки. На плечах полковничьи петлюровские погоны с тремя ромбиками. Губы у него ходили, будто он мелко-мелко кого-то целовал, а над губами дергались усы. Лицо какое-то болезненное. Сифилис, – мгновенно подумалось венерологу.

– Пане отамане, ликаря привели, – доложил хлюпик с куриной гузкой вместо нижней губы.

– Жид? – спросил атаман.

– Кажись, не жид. Бувгаков призвыще, – возразил гарный.

– Москаль! – усмехнулся атаман и извлек из кармана шаровар маузер. – Дывысь, москаль, як я вашого брата пещу. – К нему подвели измученного и избитого человека. Он наставил на него маузер: – Цилуй, москаляка, своему пану чоботы. Не хочешь? Захочешь! – И он выстрелил измученному в коленную чашечку.

Доктору Булгакову автоматически пришло на ум, как он будет после этого делать несчастному ампутацию. Раненый взвыл и упал вперед лицом, и впрямь едва не коснувшись сапога изверга. Гидота пнул его мыском сапога в губы:

– Цилуй, кацап!

Тот лишь жутко стонал, скованный спазмами боли.

– Не хочешь? Так на тоби! – И атаман стал бить его рукояткой маузера по зубам, потом выстрелил ему в плечо. Расстрелянный мгновенно затих.

– Сдох, кобеляка! – сплюнул гарный.

– Шкода, що не помучився, як треба, – пожалел Гидота. – Ну да ладно. Кулеба, веди ликаря в сарай та замкни гарненько. А ты, Гончаренко, залышся, постриляемо ще малэнько.

Кулеба взял доктора на прицел короткоствольного ружья и повел его подальше от места расправы, в сторону верфи. Левой рукой неся саквояж, Булгаков правой ласкал прохладную рубчатую рукоятку, но выхватить браунинг и стрелять по синим жупанам никак не осмеливался. «Трус! – скрипел он зубами на самого себя. – Интеллигентишко, трус!» Приведя его в сарай, Кулеба швырнул на копну сена простреленную кровавую шубейку:

– Спи, пане добродию, до ранку. – И лязгнул надежным затвором.

Какой уж тут «спи»! Всю ночь Михаил Афанасьевич метался по сараю, едва освещенному плоским оконцем под самой крышей. Издалека доносились крики и выстрелы, крики и выстрелы да женские и детские визги. В мозгу у него пылало, как бывало во времена морфýшки, и казалось, голова вот-вот взорвется и из нее во все стороны выскочат пули.

Через несколько часов, обессиленный, он сбросил с копны сена кровавую шубейку и, упав ничком, словно ему прострелили колено, мгновенно провалился в жуткий болезненный сон.

Лязгнул затвор:

– Бувгаков! До тебе жинка прыйшла.

Он вскочил, уже стояло солнечное февральское утро, кругом благостная тишина, словно и не стреляли еще недавно, не кричали, не визжали. В сарай входила милая Тася с узелком. Он кинулся ее целовать.

– Ты арестован? – с тревогой спросила она.

– Нет-нет, – поспешил он успокоить ее. – Приписан лекарем в тутошний конный полк.

– Я принесла тебе бутерброды и папиросы.

– Спасибо, милая Тасенька! Ах, зачем я написал тебе, чтобы ты пришла! Они могут теперь не отпустить тебя.

– Я шла, тут за мостом столько крови! Натоптано и кровь, кровь!

– Драпать собираются, – шепотом заговорил он. – Большевики близко, и вся эта мразь напоследок зверствует.

– Чого вы там шепотитеся, пане ликарю! – прикрикнул Кулеба. – Кинчай шепотитыся!

– Я врач, лечу людей, восстанавливаю… – Голос Булгакова задрожал. – А они… а они… Кулеба! Отпусти мою жену домой!

– А мени-то що? Нехай йде, – усмехнулся хлюпик.

– Иди, Танечка, беги отсюда поскорее, – приказал муж жене. – Скорее! – прикрикнул он и успел увидеть, как ее благополучно отпустили и она бегом помчалась прочь. Спросил: – Ее не схватят?

– Та кому вона потрибна, твоя мокра курка? А ты кинчай тут нижытыся, йдемо до отаману. – И Кулеба повел врача под конвоем в другую сторону от верфи, где располагалась брошенная усадьба. Просторный барский дом, широкий двор, окруженный каменным забором, по краям от ворот – вазончики рюмочками. И все вокруг в крови. Углы ворот и дома забрызганы кровью, нетрудно определить, что кому-то об эти углы разбивали головы. Мимо них ехали на конях понурые синежупанники, вдалеке гремели орудия, где-то шел бой, но, судя по отрывкам разговоров, большевиков отбросили в ночном бою. В усадьбе опять зазвучали крики и визги, на заднем дворе шла невидимая со стороны фасада расправа. Кулеба привел лекаря в просторную комнату, окна которой выходили на передний двор:

– Ликуй давай! – приказал хлюпик, что означало вовсе не ликовать, а лечить, и тотчас к доктору потянулась вереница петлюровцев, коих он послушно принялся обихаживать. Гидотовские конники в основном все оказались обмороженными, они снимали чоботы, разматывали вонючие портянки, он мазал посиневшие пальцы ног йодом и белой мазью: