Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

В послании своем к Сенату император, после справедливой похвалы редкому военному дарованию, какое показал Лефевр при осаде Данцига, прибавил замечательную фразу: «И пусть ни один из его потомков не оканчивает своего поприща, не пролив крови в защиту чести и во славу нашей прекрасной Франции!» Монгальяр, автор «Истории Франции», описывая этот случай, восклицает: «Какой человек! Искусство истреблять подобных себе для славы и чести ставит он выше гражданских добродетелей!»

Если бы сочинитель этот вздумал осведомиться у знающих людей, прежде чем произносить свое мнение, он узнал бы истинную причину слов, употребленных императором в своем послании. Он узнал бы, что храбрый маршал Лефевр, в отчаянии от поступков своего сына, говорил о них императору, а Наполеон, надобно отдать ему справедливость, был второй отец, второй глава каждого семейства Франции. Награждая отца и благородно свидетельствуя ему свою признательность именем отечества, он не хотел наградить тем же и сына. Поэтому он и включил условие, которое потом стало стандартным: титул не был наследственным, а слова об обязанности проливать свою кровь в защиту чести и во славу нашей прекрасной Франции предназначались единственно для молодого Лефевра, который в то время казался мало расположенным проливать свою кровь во славу чего бы то ни было. Причем эта фраза не оставалась загадкой ни для кого, и только Монгальяр истолковал ее как ему вздумалось. Он ненавидел Наполеона и таким образом заставил его как бы говорить каждой матери: «Я назначаю твоего сына для битвы».

Сколько суждений об императоре произнесено, следуя выводам совершенно ложным!

Но я отвлеклась. Важное дело, которое в это самое время занимало императорский двор, состояло в том, что хотели знать, как новая герцогиня Данцигская будет носить свой новый титул. Но она тотчас решила это сама, когда приехала благодарить императрицу Жозефину за милость, оказанную ей императором. Императрица была в Тюильри, в большой желтой гостиной. Госпожа Лефевр приехала, камердинер, привыкший называть ее маршальшей, вошел принять приказание дежурного камергера, и, вернувшись, обратился к ней со словами: «Госпожа маршальша может войти».

Маршальша поглядела на него искоса, но не сказала ничего и вошла в гостиную. Императрица встала с софы, сделала несколько шагов навстречу приехавшей и сказала ей с тою удивительной прелестью, которую умела передать всегда, когда хотела:

— Все ли вы в добром здоровье, герцогиня Данцигская?

Госпожа Лефевр, не отвечая ей, сделала выразительный знак, тотчас повернулась к камердинеру, который в тот момент закрывал за собой дверь, и, показывая ему язык, сказала:

— Вот тебе, голубчик, так-то!

Я часто встречала госпожу Лефевр и могла судить, как справедливы все рассказы о ней. Но к концу Империи она сделалась несносна и говорила почти как госпожа Фабр де л’Од, которая ответила однажды императору на вопрос его, когда родит она своего двадцать пятого ребенка: «Когда угодно будет вашему величеству!»

Однажды, когда пять королей-директоров готовы были поменять свои директорские шапки на золотые монеты, в голову одному из них пришло взять себе товарища, легкого умом и тяжелого рукой для защиты их цитадели, то бишь Люксембургского дворца, на случай, если бы на него напал народ-властитель, которого они сделали рабом. Об этом написали Лефевру, предлагая ему должность директора. Тот решил посоветоваться со своей женой. Часто она выступала в роли хорошей советчицы и сейчас ясно доказала это.

— Надобно ответить им нет! — сказала она. — Что тебе делать у них? Оставайся здесь. Верно, им уж очень худо, раз они хотят сделать королем такого дурака, как ты.

В этих словах удивительно много истины. Лефевр послушался, и хорошо сделал.

Много говорили о доброте герцогини Данцигской. Я сама слишком долго верила этому и не могу порицать тех, кто так думал о ней. Но как горестно изумилась я, узнав, что племянник ее мужа живет в Париже в самой крайней бедности! Я встретилась с ним случайно: он давал уроки гитары моему старшему сыну. Он лишился жены, обожаемой им, которая оставила ему двух маленьких детей, и бедный отец с великим трудом воспитывал их. Он добрый малый и охотно готов трудиться. Воспитание он получил хорошее, так что мог занимать любые должности, приличествующие обычному здравомыслящему человеку. Узнав о близком его родстве с маршалом, я спросила, почему тетка не пускает его в свой дом. Он отвечал, что причиной этому стала его женитьба: он женился по любви и за то был изгнан из дома своего дяди. Признаюсь, я не могла в этом поступке разглядеть женщину, известную своей добротой и человеколюбием. Получается, госпожа Лефевр, как и многие другие, настолько поддалась удовольствию ощущать себя герцогиней, что, по ее мнению, бедный племянник оскорблял дядю, приводя к нему свою неродовитую жену. После смерти жены несчастный всячески старался, чтобы тетка помогала, по крайней мере, его бедным малюткам. Но ничуть не бывало: отвергнутый племянник по-прежнему остался бедняком.

Я попробовала отыскать для него какое-нибудь место, но в наше время быть сыном или племянником храбреца времен Империи не слишком лестная рекомендация… О, жалкие людишки!

Глава XXVIII. Королева Гортензия и ее двор

Большое несчастье поразило семейство императрицы Жозефины: старший сын королевы Гортензии умер в Голландии от крупа. Императрицу глубоко поразило это событие; казалось, каждая слеза, пролитая на свежую могилу молодого принца Луи, грозила ей разводом. Какая перемена в будущем! Быть бабушкой царствующего императора или невесткой принцессы Каролины, великой герцогини Бергской! «О, какое несчастье!» — повторяла она, плача навзрыд.

Если бы этот ребенок, принц Луи, остался жив, он стал бы славным человеком. Он был удивительно похож на своего отца и, следовательно, на императора. Людская злоба, преследуя императора даже в самых святых его привязанностях, сделала это сходство предметом клеветы, столь отвратительной, что я почла бы неуважением к самой себе опровергать ее. Молодой принц был прелестный ребенок, добрый и твердый характером, что придавало ему внутреннее сходство с дядей. Думаю, Наполеон был спокоен за будущее Франции, глядя на это дитя. Однажды в Сен-Клу он рассказывал о чрезвычайно любопытном событии, и рассказывал с той выразительностью во взгляде и голосе, какую наблюдала я только в нем. Молодой принц, сначала сидевший на коленях императрицы, сполз потихоньку, стал против императора и устремил на него одухотворенный, удивительно прекрасный взор своих больших голубых глаз. Это были два