Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
После финиша наших ребят собрали, привели в комнату отбора и объяснили, что они должны сдать пробы, иначе возникнут проблемы; они без энтузиазма согласились. В тот день набралось довольно много гонщиков из разных стран, так что я часа два заполнял протоколы отбора на русском и английском языках, пока финские врачи водили ребят в туалет сдавать мочу. Работа кипела, я запечатывал пробы А и Б и складывал их в холодильник, на нижние полки; на верхних полках стояли напитки для ускорения процесса мочеиспускания, включая пиво. Кто-то начал выступать, почему организаторы не предусмотрели два холодильника, чтобы моча и напитки не стояли вместе. Я возразил, что здесь станция допингового контроля, а не пивной бар, поэтому моча приоритетнее напитков.
Однако вежливые финские врачи стали ставить запечатанные пробы не в холодильник, а за занавеску на подоконник перед своим столом. Тогда я вовремя не среагировал, полагая, что потом они сами переставят их в холодильник, куда я продолжал ставить свои пробы. Наконец последняя проба была готова, и тут все сразу засуетились и зашумели, давно уже пора было ехать на ужин, до нашей гостиницы было километров двести. Мы стали быстро собираться, бросая всё подряд в ящики и сумки и заливаясь на ходу финским пивом Sinebrychoff. Я достал пробы из холодильника, будучи уверен, что там находились все собранные за день пробы, прихватил оставшиеся несколько бутылок пива, рассовал всё по сумкам, и мы поехали обратно в Хювинкя.
После хорошего обеда с пивом (вообще в ресторане алкогольные напитки наливали за отдельную плату, так что допинговое пиво нас очень выручало) я пошёл в автобус готовить пробы для анализа. И тут я обнаружил, что количество привезённых проб не совпадает с количеством заполненных протоколов отбора, то есть пять или шесть проб так и остались стоять там, за занавеской, у окна в нашей комнате в Тампере! Это был шок. Я было сунулся к финнам, но они под вечер уже хорошо набрались и только ахали и ухали, да как такое могло случиться и что же теперь делать. Тогда я пошёл к главному судье гонки, классному дядьке из Эстонии, говорившему на всех скандинавских языках, и объяснил, как мы нехорошо вляпались в Тампере. Он всё понял, позвонил в Тампере, сказал, чтобы меня ждали, потом позвонил своему шоферу — и уже через пять минут мы неслись в темноте обратно в Тампере на новеньком белом автомобиле «Вольво 740» со скоростью 180 километров в час. Приехали, наверное, часа в два ночи, но, слава Богу, пробы так и стояли на подоконнике за занавеской. Всю обратную дорогу я спал. Уралец с Мишкой смеялись потом весь день, но мы договорились не рассказывать об этом Семёнову.
Гонка заканчивалась, но что это такое: мы ничего в Финляндии не видели, только лес, гостиница, ресторан и лаборатория на колёсах. Поэтому вместо того, чтобы караваном ехать со всей советской делегацией по направлению к границе, мы решили завернуть на пару часов в Хельсинки, хоть город посмотреть. И тут случилась беда. В центре города, недалеко от набережной, наш автобус наглухо застрял на узкой улице, ни туда и ни сюда. Сразу прибежал толстый полицейский и стал перенаправлять все машины по другим улочкам, чтобы не возникла пробка. Мы же, как ни бились, выехать не могли ни задом, ни передом, мешали припаркованные машины, не хватало буквально полметра. Измученный полицейский попросил, чтобы мы больше не суетились, просто надо немного подождать, рабочий день скоро кончится и все машины разъедутся, — и он, пыхтя и потея, продолжил управлять движением. Только часа через три мы выбрались из центра, выехали на шоссе и понеслись в сторону Выборга.
До пограничного пункта Торфяновка мы добрались в полночь. Все наши машины давно миновали границу, и только нас одних среди тучи комаров поджидал Виктор Вершинин, руководитель советской делегации. Он был очень зол, и было из-за чего: автобус с людьми и приборами пропал, мобильных телефонов тогда не было, и он час за часом думал и гадал, что за беда могла с нами приключиться. Любой инцидент с советскими людьми за рубежом воспринимался очень серьёзно, и первым наказывали руководителя делегации. Вершинин мрачно нас выслушал и раздельно, выбирая слова, сказал, что отныне вот на этой телеге, как он назвал наш автобус, мы за пределы Московской кольцевой дороги больше никуда не поедем, он нам это твёрдо обещает.
Мы стояли, как школьники, понурив головы…
5.5 Мой первый семинар по допинговому контролю в Кёльне у Донике. — Первая публикация в зарубежном научном журнале
Как только мы вернулись в Москву, сразу получили заграничные паспорта с выездными визами (одной визы на въезд в Германию тогда было мало, из страны не выпускали без мидовской визы на выезд из СССР). И вот мы прилетели с Уральцем в Кёльн, на ежегодный семинар по допинговому контролю, он назывался workshop, что в переводе означает «мастерская». Участников в те годы было совсем мало. Первый день симпозиума стал незабываемым. Начало июня, тёплый вечер, мы собрались на веранде Кёльнской тренерской академии, ели всякие заграничные вкусняшки: сыры, колбаски и закуски — и запивали их вином и пивом, это называлось cheese and wine party, а рядом, всего в километре, на огромном кёльнском стадионе шёл концерт, прощальное турне выдающейся американской группы Grand Funk. Вокруг стадиона, на запасных футбольных полях и парковках, тысячи людей сидели или лежали, а сверху низвергалась музыка, она потрясала и завораживала, отдавалась вселенским эхом и проникала куда-то вглубь; до сих пор мурашки бегают, когда вспоминаю тот вечер.
Профессор Манфред Донике был нам как отец родной и обо всех заботился. В Институте биохимии спорта, как он звонко называл свою лабораторию, собрались замечательные молодые ребята: Михаэль Крафт, Вильгельм Шанцер, Андреа Готцманн, Ханс Гайер. Они читали лекции, показывали и объясняли, я всё хватал на лету — и внутри меня трепетала радость, когда
