Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Теперь ты видишь, почему я не хотел, чтобы этот ящичек был открыт при двадцати ветреных головах, какие могут случиться в твоей гостиной. У меня и так слишком много завистников; а если увидят у тебя сапфировое ожерелье, усыпанное бриллиантами, то закричат, что я обобрал принца Бразильского перед его отъездом. Однако коронные португальские бриллианты, ограненные и неограненные, увезены, а эти я купил на собственные свои деньги. Они стоили мне порядочную сумму, и я сказал бы тебе ее, но неучтиво называть цену подарка. Как бы то ни было, носи его, моя Лора, с гордостью; он не только принадлежит тебе, но и доказывает даже мою умеренность, и я горжусь этим. Я желал бы, чтоб ящичек с камеей, изображающий его святейшество, ты подарила от меня нашему аббату Комнену. Добродетельный человек будет иметь портрет добродетельного человека.

Мы погружены здесь в занятия, какие приличны французам: работаем, веселимся. Я устраиваю праздники, меня тоже зовут на них. Ты даешь мне надежду, что приедешь сюда, и, если это исполнится, привези с собой всех молодых женщин твоего штаба. Я выпрошу сюда Лаллемана, только бы Кало приехала с тобой, хотя думаю, она и одна умеет ездить. Госпожа Лаборд бывает у тебя часто, как сказывал мне генерал, муж ее, которого я назначил губернатором Лиссабона. Принимай ее мило: мне хочется, чтобы ты обходилась с нею как можно лучше. Муж ее — настоящий храбрец, истинный солдат лучшего времени. Также будь добра к госпоже Тьебо. Если ты поедешь, уговори их всех приехать сюда. Основа у нас уже довольно хорошая: госпожа Трусе, госпожа Фуа, госпожа Томьер. Госпожа Фуа — падчерица Бараге д’Ильера; это довольно хорошенькая блондинка со вздернутым носиком. Но госпожа Трусе гораздо прелестнее. Вот только к ней нельзя и осмелиться подступить: это женщина добродетельная. Не знаю, что болтали о ней, но знаю, что меня отвергли, да еще весьма обидным тоном».

Я открыла ящичек: в нем было 500 каратов бриллиантов, небольшими необработанными камешками, по шесть-семь зернышек. Половина веса должна была потеряться при огранке[200].

С искренним восхищением молодой женщины я сказала господину Ивэну:

— Не правда ли, приятно быть женой такого мужа, услужливого, как сильф, и щедрого, как Абул-Казем?

Я прочитала ему письмо Жюно и показала все свои богатства. Он был совершенно ослеплен, хотя, право, не от чего было, потому что весь убор никогда не стоил огромной суммы. Господин Ивэн поздравил меня с подарком и уехал. Не обвиняю его в преувеличении увиденного, но знаю, что императрица и все женщины, которые уже завидовали моему положению в свете, завопили, что это невыносимо, если жена императорского наместника получает как заурядный подарок от своего мужа целые ящики бриллиантов! Именно так: через неделю эти ящики размножились настолько, что адъютанту принца Евгения уже не под силу было привезти их на своей лошади. Я смеялась над этим, но дело вышло совсем не забавное, и мне вскоре пришлось узнать об этом.

Основываясь с тем, что писал мне Жюно, я начала искать себе загородный дом и нашла прелестный в Нейи. Этот очаровательный дом был полностью меблирован. После его опустошили, так что он теперь неузнаваем, и я не могу проехать мимо него без чувства горькой печали: мне кажется, я вижу страдающего друга, который знавал лучшие времена!

Весь этот дом напоминал большой павильон, но в нем имелось все, что было нужно: прекрасная гостиная, большая столовая и перед нею музыкальный зал, с другой стороны гостиной — прелестная спальня, небольшая рабочая комната, ванная и уборная. Последние комнаты выходили окнами в цветник, отделенный со стороны сада решеткой на швейцарский манер, а с другой стороны — каналом, обсаженным липовой аллеей, которая вела от двери моего рабочего кабинета к гроту у реки. В теплице, одной из лучших в окрестностях Парижа после мальмезонской, вырастало по триста ананасов в год. Кроме того, в ней было множество чужеземных и наших растений, удивительных по своей красоте.

Крыльцо павильона составляли два схода по двенадцать ступенек, на которых садовники всегда ставили этрусские вазы с цветами из теплицы.

Близость к Парижу позволяла мне ездить в театр. После обеда я садилась в карету с госпожою Лаллеман, которая все еще жила со мной; с нами бывало еще несколько дам, и мы отправлялись в Париж, а возвращались в полночь.

В то время в Париже проживало множество иностранцев. Общественное положение мое заставляло меня видеться со многими из них, а император приказывал, чтобы особенно с русскими обходились как можно дружественнее и гостеприимнее. Через несколько недель произошло знаменитое свидание с императором Александром в Эрфурте. В то время Наполеон обладал могуществом твердым и непреложным, а Россия действовала прямодушно. Несмотря на то что император начал дело в Испании, он остался бы первым властителем в Европе, сохрани он союз с Россией.

В начале сентября император возвратился в Париж. Он пробыл в Байонне дольше, чем хотел, но дела Испании двигались не так быстро, как предполагал он вначале. Не все обошлось без препятствий внутри государства: он увидел сопротивление не только в совете Кастилии, но и среди испанских грандов, составивших Хунту, которых Наполеон, привыкший все сгибать своею железной волей, почитал достаточным средством для успокоения умов. Гранды подписались, однако, потому что Наполеон, направив на них свой горящий взгляд, произнес тихим, но звучным голосом знаменитые слова, соответствующие настрою его высокой, сильной души: «Делайте то, что я хочу!» А когда он глядел и говорил таким образом, право, нельзя было сопротивляться. Гранды подписали все, что он хотел, и король Жозеф вступил в Испанию, а Наполеон возвратился в Париж.

Возвратившись, он мог бы сказать, что в первый раз его прекрасная столица не похожа на ту, какой он оставил ее. Он сковал нашу волю, но мысль! Мысль оставалась свободной, и она была с этого времени всегда занята делами Испании. Даже простой народ начал рассуждать об этом. Кроме того, от португальской армии не было ни малейшего известия, и уже два месяца никто не получал оттуда писем.

Я была в смертельном беспокойстве о Жюно. Пока не приехал император, я много раз виделась с архиканцлером, но находила его в таком неведении, что не могла поверить справедливым уверениям его, будто Жюно не пишет даже императору, и начала воображать, что с ним случилось какое-нибудь несчастье. Тогда мы не имели понятия, какой может стать война в Испании, и эта полная неизвестность