Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
Надобно заметить, что император, позволяя Жюно возвратиться во Францию, приказал ему, однако, оставить Сарагосу не прежде, как исполнив данные приказания. Таким образом Жюно получил от графа Гунебурга (Кларка) позволение возвратиться во Францию. Оно заключалось в следующем письме:
«Париж, 7 апреля 1809 года.
Господин герцог!
Имею честь известить ваше превосходительство, что, приняв приказание Его Величества касательно письма вашего ко мне, привезенного третьего дня курьером, я имею от Его Величества разрешение уполномочить вас возвратиться во Францию. Генерал Сюше заменит вас в командовании третьим корпусом Испанской армии.
Между тем Его Величество желает, чтобы, еще не оставляя Арагонии, вы, господин герцог, занялись тремя следующими важными предметами.
1. Вместе с начальником инженеров составить план крепости Тудела и соорудить земляные укрепления, которые постепенно можно превратить в серьезную крепость.
2. Привести в осадное состояние Сарагосское укрепление и поставить там десять мортир для командования городом.
3. Вывезти всю артиллерию во Францию.
Его Величество также желает, чтобы город Хака был как можно скорее приведен в оборонительное состояние и поддерживал бы сообщение с Францией.
Примите, господин герцог, уверения в высоком моем уважении.
Военный министр, граф Гунебург».
Это письмо показывает все пристальное внимание императора к делу. Приказания, которые отдавал военный министр, были даны ему самим императором, и это в то время, когда он готовился оставить Париж и отправлялся в Ваграм! Однако при этом он занимается крепостью Туделой, укреплением Хаки и Сарагосским, где надобно десять мортир.
Жюно исполнил эти приказания и, оставаясь в Байонне, сообщал императору подробности об Арагонии, драгоценные особенно, когда император совсем не знал, что происходило там и в Каталонии. Письмо это составляет чрезвычайно любопытный документ о тогдашнем состоянии Испании, но я пока откладываю его публикацию.
Письмо Жюно также замечательно выражением сосредоточенной скорби, которая проглядывает в каждой строке. Явно неудовольствие; но скорбь еще невидима, он сам только предчувствует ее. Также нельзя не заметить, что Наполеон, казалось, оставлял в забвении третий корпус после такой ужасной осады, как Сарагосская! Все для севера, когда там решался великий вопрос. Все для севера, о котором он начинал заблуждаться так же, как и о юге…
Смерть маршала Ланна одела всех в траур. Увы, она была предвестницей для многих верных друзей Наполеона, которые прежде него сошли в могилу. Дюрок… Бессьер… Теперь всё печаль, сожаление, слезы… Каждое событие окутано крепом, каждая бумажный свиток — список мертвых…
Эта смерть произвела впечатление не только на французскую армию, но и на всю Европу. Но во Франции, может быть, она поразила не так, как поразила бы, случившись в другой битве, потому что день Эслингенский принадлежит к тем пагубным дням, когда смерть поражает особенно сильными ударами и при множестве других потерь менее чувствуют общественное несчастье, каким стала потеря Ланна. Император был привязан к Ланну, но и обижался на него во многих случаях, когда маршал слишком часто напоминал ему прежние отношения, которые, впрочем, не представляли собой ничего необыкновенного. После смерти его император невольно показал, что только государь сожалел о талантливом человеке, а друг не чувствовал большого горя. Он шутил над Эслингенским делом, говоря, что австрийская армия получила в этот день союзника, о котором он, право, и не подумал: это был генерал Дунай, лучший австрийский офицер, как доказал он это во время дела. Река действительно снесла мосты, и, я думаю, шутка императора относилась именно к этому происшествию; однако, не знаю почему, я не могу привыкнуть представлять себе императора желающим смеяться по этому поводу. Тут нет ничего комического, смешного. Все эти события окружены атмосферой, тяжелой для меня, я страдаю, с трудом могу дышать и прихожу в обычное мое состояние, только подымая глаза и мысленно глядя на него во главе колонны пушек, которые охапками кидал он в плавильную печь, как выразился Виктор Гюго.
Победа была, однако, все еще верна оружию нашему. Принц Евгений разбил Елачича под Леобеном, достопамятным и для императора, и для Австрии. После этой победы легко было соединиться обеим армиям, германской и итальянской. Эрцгерцог Иоанн отступил в Венгрии. Уже войска наши покрывали Карниолию, Фриуль, Штирию, Форарльберг, Истрию, а ведь поход был начат лишь за два месяца перед тем. Надобно заметить, однако, что на этот раз все происходило не так быстро, как в Аустерлицком или Тильзитском походах.
Мы во Франции чрезвычайно тревожились об армии. Император обнародовал только те известия, которые хотел, и мы знали очень хорошо, что в бюллетенях не всегда содержалась вся истина. Я жила тогда в Пиренеях и получала — больше, нежели кто-нибудь другой на водах, — известия верные, потому что письма мне приходили прямо из Германии. Жюно, который командовал баварскими и саксонскими войсками, также не оставлял меня без известий. У меня собирались, таким образом, сведения верные, но я их берегла только для себя, так как они не совпадали с бюллетенями. Так было с Эслингенской битвой.
Битва, выигранная принцем Евгением в Венгрии, принадлежит к числу тех, которым император должен был особенно радоваться, а он говорил о ней как о победе обыкновенной. Она имела огромные последствия. Макдональд, к стыду многих маршалов, которые имели жезлы, украшенные пчелами неизвестно за что, Макдональд, еще не бывший в числе великих офицеров Империи, занял там, наконец, место свое в награду за подвиги, свершенные им во время этого похода. Этим заплатили справедливый долг.
Ваграмская битва облекла в траур тогда бльшую часть Европы. Признаюсь, я гордилась этою победою, кроме разве того, что Жюно не участвовал в ней. Массена, принц Евгений, Мармон, Удино, Даву — вот были избранные. Эта битва есть, может быть, самая драматичная из всех: там стреляли из пушек, как обыкновенно стреляют из ружей. Артиллерия, изрыгающая смерть в тысяче мест, была одним из самых удивительных зрелищ для тех, кого смерть приглашает на свои пиршества. Огромная долина, еще за два дня до того покрытая богатыми полями, прекрасными лугами, цветущими деревнями, к вечеру 6 июля представляло собой только поле смерти. Между грудами разбросанных трупов в крови по сжатой соломе ползали тяжело раненные. Истребление было так ужасно, что еще 10-го числа, то есть через четыре дня после битвы, подбирали среди хлебного поля обезображенных, изуродованных людей, раздавленных лошадьми кавалерии отступавшей и кавалерии преследовавшей!
Между тем как с таким ожесточением сражались у Венгрии, Жюно стал против Кильмайера, а король Вестфальский должен был привести к нему войска. Не знаю, что такое случилось с королем, но он не пришел вовремя и, кажется, даже не пришел вовсе. Жюно не хотел сообщать об
