Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Фаган испугался, оказавшись в Тампле; но Фуше велел сказать ему, что император очень рассердится, если при допросе он произнесет его имя, и поэтому надобно молчать, если он хочет сберечь свою голову. Тот поверил всей этой выдумке, и когда судья Реаль стал допрашивать его, он наговорил множество слов, которые ни в чем не могли повредить Фуше. Он упорно утверждал, что ездил в Англию за свой счет и по собственным своим делам. Но Дюбуа был крайне хитер и, кроме того, знал все дело; потому он взялся за него иным способом, подпустил к Фагану надежного человека, и тот объяснил ему, что Фуше смеется над ним. Это переменило его мысли: он заговорил и рассказал все, что хотели знать. Следствием всей этой милой интриги стала отставка Фуше. Вот истинная причина ее, впрочем, малоизвестная, потому что газеты были тогда немы, а после Фуше сам старался, чтобы все осталось тайной. Надобно прибавить, однако, что этот человек, как бы ни судили его, имел истинные дарования и император нуждался в нем. В доказательство я укажу только на историю с императрицей Жозефиной и на многие другие, после которых император опять принял его обратно.

Талейран был совсем не так удачлив, и если бы император не наименовал его высшим сановником двора, никогда не оставил бы он его подле себя. Зато с Фуше они могли возвращать друг другу письма и портреты, а потом мирились опять. Истинная комедия!

Почти в то же самое время события другого рода, — хотя дело шло о таком же предмете, потому что игра короною сделалась общей тогда для всех, как прежде игра кольцом, — иные события, не менее любопытные, совершались на севере Европы. Швеция голосом своих чинов, собранных в Эребро, избрала наследником шведского престола Бернадотта, а король Карл XIII усыновил его.

У меня есть чрезвычайно любопытные письма об избрании Бернадотта. В словах и мнениях его товарищей, его военных братьев, надобно видеть мнение императора. Я истинно не понимаю, как император мог решиться отпустить его, судя по тем чувствам, которые выражал он и не слишком думал скрывать. По возвращении моем во Францию мне рассказывали сон Наполеона в это время, и меня изумила важность, которую придал ему император. Ему снилось, что в бескрайнем море он плывет на одном корабле, а Бернадотт — на другом; сначала оба корабля идут вместе, потом корабль Бернадотта удаляется, и, несмотря на то что император следит за ним в подзорную трубу, он видит лицо своего спутника только в тумане, среди облаков, которые вдруг поднялись между обоими кораблями.

Я уверилась, что этого сна не выдумали, потому что Наполеон долго требовал, чтобы о нем никто не говорил, и мне пересказали его уже по возвращении из России, и то под величайшим секретом.

Когда Бернадотт явился в Тюильри сказать императору, что шведские сановники избрали его наследником Карла XIII, Наполеон казался не расположенным отпустить его царствовать так далеко. Бернадотт, хитрый светский человек, заметил с выражением насмешливости, довольно явным:

— Неужели вашему величеству угодно поставить меня выше вас самих, заставив отказаться от короны?

Император остановился, пристально глядел на него несколько секунд и, начав опять ходить, сказал:

— Ну, пусть будет так. Судьба наша должна исполниться.

Бернадотт отправился. Последствия доказали, как были верны предвидения императора.

Не только из Парижа, но и из Байонны, Бордо, Лилля, Арраса писали мне, что самое дурное впечатление во Франции оставил императорский декрет, который повелевал жечь все английские товары, какие только могли отыскаться во Франции, в Голландии и во всех ганзейских городах, словом, от Майна до моря…

Еще в это время я получала из Парижа письма, в которых описывали ужасное несчастье на балу у князя Шварценберга: больше двадцати описаний этого страшного события. Сохранились эти письма и мой дневник, который вела я в Испании, так что я могу представить разные свидетельства: все сообщали о несчастье, одни хотели видеть в нем пагубное предвестие, другие — заговор, а по сути это было просто ужасное бедствие, произошедшее по причине самой обыкновенной, как случается это почти всегда.

Бедствие это, и в самом деле похожее на страшное предзнаменование, случилось в воскресенье, 1 июля. Известно, что дом посланника был не очень велик для множества приглашенных, и он велел пристроить деревянный зал в прелестном саду бывшего дома Монтессон, который занимал тогда на Прованской улице. Перечитывая описание этого места, великолепного по общему признанию, вы как будто читаете восточную фантастическую сказку.

Все бледнело перед этим замком фей. Тут была роскошь цветов, тут все упоительно благоухало; тут собрались женщины, почти все молодые, прелестные, одетые с той изящной роскошью, которую видела я только у француженок, а в этот вечер они казались еще очаровательнее. Наконец, некое волшебство присутствовало и в этом зале, столь внезапно возникшем, сосновые стены которого были задрапированы богатыми тканями — золотой и серебряной парчой, блестящей органзой, подвязанной цветочными гирляндами, и все это было освещено тысячами жирандолей.

«Я был в полном восторге, — писал мне один старинный друг, — хотя уже давно не танцую и все радости мира не трогают меня».

«Я давно не писал тебе, — сообщал Жюно один искренний друг в письме своем, — но это оттого, что я солдат, привыкший видеть падающих вокруг меня раненых, и потому я долго не мог обратить внимание на что-нибудь иное…. Милый Жюно! Увидев императора в тот вечер, надобно было полюбить его еще более, нежели любят его до сих пор. Никогда не был он так весел, так счастлив. Он заставлял всех танцевать, соглашался на все, и даже признанные враги его получили милости, о которых тщетно просили бы мы и наши жены…[211] Короче, в продолжение двух часов, пока не начался пожар, он был весел и радостен!

Ты узнаешь из газет, как это случилось. Когда огонь вспыхнул, император обходил круг женщин в этом несчастном зале, где был только один выход — огромная дверь в сад напротив трона, поставленного к дверям комнат и дощатой галерее, которая соединяла зал с домом. Огонь показался в самом углу, в глубине этой небольшой галереи, когда танцевали англез. После говорили, что в испуге потеряли голову, а надобно было кинуться во внутренние комнаты. Но видя подробный план зала и всего помещения, который еще недавно рисовала мне одна