Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

В 1812 году, 2 марта, когда император велел разделить Каталонию и назначил там своих правителей, Азанза, официально, от имени короля, своего государя, подал протест, подчеркивая, что император сам требовал от своих братьев, чтобы законы, единожды изданные, были исполняемы ими строго. «Его Императорское Величество, — говорится в этой ноте, — не может желать, чтобы народ считал короля Жозефа согласным на раздробление испанской монархии, потому что такое содействие не сообразно не только с честью короля, но и с обязательствами его по отношению к своему народу, ибо он принял корону с ручательством нераздельного сохранения всей Испании. Король не может дать своего согласия, ни явного, ни тайного, на какое-либо раздробление монархии и вследствие этого протестует».

Десятого мая, узнав, что граф Дорсен, главнокомандующий Северной армией, самовольно распустил совет и генеральные кортесы (парламент) в Памплоне, Азанза протестовал снова, и слог этой ноты показывает, сколь глубоко оскорблен в душе его король. «С изумлением и неудовольствием, — говорит он, — Его Величество увидел эту меру в то время, когда по возвращении своем из Франции он был твердо убежден, что французы не будут больше вмешиваться в гражданские и церковные дела Испании. Вот почему король не только не одобрил поступка графа Дорсена, но и приказал ему восстановить все учреждения в прежнем виде».

Все эти представления, которых, разумеется, не печатали ни в одной французской газете, оставались бесплодны; но тем не менее они ясно показывают ревностность, с какою Жозеф и его правительство противились раздроблению испанской монархии и всему, что могло оскорблять ее независимость.

Но вот другой документ, без сомнения еще более любопытный, который история должна сохранить как трогательный памятник чести и благородных чувствований.

Письмо короля Испанского своему императору Наполеону:

«Мадрид, 23 мая 1812 года.

Государь! Скоро будет год, как я просил у Вашего Величества совета, возвращаться ли мне в Испанию. Вы обязали меня возвратиться, и я здесь. Вы благосклонно сказали мне, что я могу оставить Испанию, если никакие надежды не исполнятся, и что Ваше Величество предоставите мне убежище в Южной Франции, где мог бы я иногда жить, не оставляя вовсе Морфонтена.

Государь! События обманули все мои надежды: я не сделал добра и не имею никаких надежд сделать его. Это заставляет меня обратиться к Вашему Величеству с просьбою — позволить мне возвратить права на испанскую корону, которые Вам угодно было передать мне четыре года назад. Принимая их, я имел в виду одну цель: сделать счастье Испанской монархии; но вижу, что это не в моей власти.

Прошу Ваше Величество принять меня в число своих подданных и верить, что никогда не будет у Вас слуги более верного, нежели друг, данный Вам природой.

Вашего Императорского и Королевского Величества

преданный брат Жозеф».

Можно ли что-либо переменить в этом письме, исполненном достоинства и благородных чувств, бесстрашно выраженных под железной рукой, которая угнетала тогда всякий порыв, всякую мысль!

Теперь следует прочитать еще одно письмо короля Жозефа, его жене, отправленное вместе с предыдущим:

«Мадрид, 23 мая 1812 года.

Милый друг! Ты должна вручить императору письмо, которое посылаю тебе, если декрет о присоединении будет утвержден и напечатан в газетах. Во всяком ином случае ты дождешься от меня нового письма. Если письмо будет отдано, ты пришлешь мне с курьером ответ императора и паспорта.

Пришли ко мне Реми, без которого мне тяжело. Если посылают мне деньги, то почему так медлят с обозами и не доставляют с эстафетою переводов Государственного казначейства?

Целую тебя и моих детей.

Твой друг Жозеф.

P. S. Если узнаешь, что Мольян не посылал мне денег после 500 000 франков, полученных мною за январь, то, получив это письмо, отдай императору мое отречение. Невозможно не иметь никаких обязанностей. Таково состояние моей казны. Надо, чтобы император решился на что-нибудь: всякое положение для меня будет лучше моего настоящего. Если император начинает войну с Россией и находит, что я буду полезен здесь, я остаюсь, управляя военными и гражданскими делами. Если он начнет войну, но не даст мне ни тех, ни других возможностей, я желаю возвратиться во Францию.

Если не будет войны с Россией, то даст ли мне император власть управлять или не даст, я надеюсь, от меня не будут требовать ничего, что могло бы заставить людей думать, будто я согласен на раздробление монархии. Надеюсь, напротив, что мне дадут достаточное количество солдат и станут присылать миллион ежемесячного займа[228].

Если император откладывает до времени свои планы о мире, пусть он даст мне средства существовать во время войны.

Если император склонен к тому, чтобы я покинул Испанию, или к такой мере, которая заставит меня покинуть ее, мне очень важно знать это, чтобы пребывать в мире с ним с его искреннего и полного согласия.

Признаюсь, благоразумие побуждает меня к этому решению, которое, впрочем, сообразно с состоянием этой несчастной страны, потому что я ничего не могу сделать для нее. Да это сообразно и с моими домашними отношениями: у меня нет сыновей. Итак, если император согласится на удаление мое, желаю, чтобы он дозволил мне приобрести землю в Тоскане; я мог бы проводить часть года там, а другую в Морфонтене.

Последние события и то ложное положение, в каком я нахожусь, далекое от прямоты и откровенности моего характера, очень ослабили мое здоровье, так что только честь и долг могли бы удержать меня здесь, когда склонности гонят меня отсюда. Неужели император покажет себя иначе, чем было это до сих пор?

Прощай! Целую тебя и детей.

Жозеф».

В этих письмах видна удивительная сила и искренняя добродетель. Сколько простоты, сколько чувств благородных! И всегда, всегда самоотвержение!

Эти два письма кажутся мне также любопытными, потому что представляют испанские дела несколько иначе, нежели представляли их «Монитор» и многие известия, в которых король Жозеф изображался не более чем префектом своего брата.

Я прибавлю тут любопытную подробность.

В 1811 году министерством иностранных дел Англии управлял Гамильтон, он решился заключить союз с Испанией. План смелый и превосходный, достойный Питта. Трудно было привести его в исполнение, потому что между Испанией и Великобританией не существовало никаких сношений, но Гамильтон использовал для этого средство довольно простое: он избрал француза, жившего в Англии[229]. Я очень хорошо знаю этого француза, и он часто рассказывал мне все, что относится к делу, по которому он должен был ехать в