Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Взяв крест с аналоя, священник произнес прочувствованное слово о святости присяги вообще и отметил данный случай, сопоставив ответчика, сомневающегося, с истцом, уверенным в своей правоте. Нагнал батя страху, если присяга принимается лживо или даже без уверенности в своей правоте. Речь была обстоятельно произнесена красивым языком и произвела впечатление на всех слушателей. Мы все поддались необычной обстановке и сосредоточились на происходящем. Истово молился Ковалев, крестился часто Варфоломеев, слушая речь батюшки. Затем Варфоломеев подписал правила Святых Апостолов. Взяв присяжный лист, священник подозвал Варфоломеева и велел четко, громко и ясно повторять слова присяги, специально на сей случай составленной, кроме части присяги, навсегда установленной. Варфоломеев присягнул и подписал присяжный лист. Ковалев подошел под благословение, дал священнику конверт с вложением «за труды», и все возвратились в суд, где выслушали решение о взыскании 23 000 с процентами. Я просил Браславского не передавать судебному приставу исполнительного листа, так как уплачу непосредственно ему через несколько дней. Взяли в банке ссуду, понесли еще убыток и закончили канитель, созданную Ковалевым, которого долго после этого не видел. По делам захаживал зять, а месяцев через шесть, весной, Ковалев пришел прощаться перед отъездом в святые места и передал мне в запечатанном конверте распоряжения на случай смерти. О деле с Варфоломеевым ни слова. Гонорар за поездки в суд я получил от зятя. Месяцев через восемь Ковалев возвратился в Ростов, посетил меня, привез мне на память шкатулку с инкрустациями и рассказал о счастье посетить святые места: «Какой мир охватывает душу» и что «остались бы мы с женой там, кабы не внучата — стосковались по ним и наставить их надо, воспитать».

Прошло еще несколько месяцев. Как-то во время приема клиентов я был немало удивлен появлением Варфоломеева. Такой же громадный, немного осунулся.

— Узнали меня? Встречались.

— Как же.

— Я к вам по очень для меня важному делу. Был у Виктора Федоровича (Браславского), но он пояснил, что по этим делам помочь мне не может, и порекомендовал обратиться к вам или к господину Грекову. Так уж позвольте просить вас помочь мне.

— Я слушаю вас.

— Моего сына следователь посадил в тюрьму четыре дня тому назад. Обвиняет в подложном составлении свидетельства на провоз скота, вывезенного из[225] местности, объявленной неблагополучной по чуме.

Не совсем я понял это громоздкое обвинение, записанное Варфоломеевым на бумаге. Из расспросов уяснил, что для провоза скота нужно было иметь свидетельство местной власти, что скот идет из здоровой местности. Между тем в действительности скот шел «из чумной местности» по подложному свидетельству. Из рассказа Варфоломеева нельзя было установить, составлено ли подложное свидетельство или взято было надлежащее свидетельство «в здоровой местности» и по нем гнали скот из чумной.

— Поехал к следователю, — продолжал Варфоломеев, — да, видно, говорил не то, что надо, потому что он накричал и объявил, что ежели виновен я, а не сын, и мне угодно сесть в тюрьму вместо сына, то составит об этом протокол. Я ушел и теперь не знаю, как быть.

Прежде всего надо было ехать в Новочеркасск к следователю, чтобы взять на поруки заключенного. Но Варфоломеев не уходил, мялся и, наконец, высказался:

— У меня еще к вам дело посерьезнее. Я хочу возвратить Василию Ивановичу все деньги, полученные мною. Сказал об этом Виктору Федоровичу, а он почему-то обозлился. Попадете, говорит, под суд за лжеприсягу. Слушать не хотел и опять-таки сослался на вас: «Уголовщина это, идите до Волькенштейна, он понимает в этих делах». Так вот какое дело. Я присягал не ложно. Может, долг спорный, но долг был, и образовался он по делам нашим почти за двадцать лет.

Все же я спросил, как мог образоваться большой долг, о котором Ковалев не знал.

— Тоже это не так, — ответил Варфоломеев. — Ковалев потому и привел меня к присяге, что был сам в сомнении. Мой грех только в том, что по-своему к долгу подогнал документы[226], иначе нельзя было доказать долг!

Я объяснил ему, что присягал он только в том, что Ковалев ему должен 23 000 рублей, Ковалев этим удовлетворился и дело надо считать законченным. Возврат денег отнюдь не доказывает ложности присяги.

— Да, — продолжал Варфоломеев, — нехорошо все это получилось. Должен вам сказать, что жена моя — женщина большого ума, очень богомольная, нравственная, и прожили мы скоро пятьдесят лет в большом согласии. Все мои дела жена знает, всегда с ней совещался, а тут — послушал сына и скрыл всю историю с Ковалевым. Сказал жене, что поссорились молодые, а мы, старики, встряли. Жена очень чтила Василия Ивановича и с женой его дружно жила. Скрыть, как было дело, не пришлось. Нашлись людишки, рассказали жене. Она — ко мне, и я должен был сознаться. Жена крепко загрустила, стала молчалива, больше молилась и все приговаривала: «Не к добру». Думал, пройдет, забудет. А тут случилось у нас несчастье. Наша невестка, жена моего сына, от родов померла. Любили мы ее как родную дочь. Сын с горя загулял, чего раньше не было. Жена моя очень расстроилась, поехала к Тихону Задонскому молиться, прожила в монастыре[227] с месяц и возвратилась совсем плохой. Одно твердит: «Отдай проклятущие деньги, сними грех с души своей». Опять думал — пройдет, успокоится, должно, монахи ей что-нибудь сказали. А тут сын попал в тюрьму, и жена вовсе расстроилась. Объявила: «Если не снимешь греха с души своей, уйду в монастырь, а до того вымолю прощение у Василия Ивановича, иначе гибель на всей нашей семье». Вот и прошу вас, возьмите деньги и дайте мне доказательство, чтобы жену успокоить, а то в доме у меня ад, трудно перенести все это.

Объяснил Варфоломееву, что без согласия Ковалева я не вправе этого сделать, но обещал поговорить и сделать возможное, чтобы уладить и восстановить отношения. Варфоломеев, видимо, долго крепился до этого дня, перенес много тяжелого. В глубине души он тоже, видно, связывал печальные происшествия в семье со злополучной присягой. И этот большой пожилой человек заплакал, всхлипывая, как плачут дети. Я его успокаивал, и мне пришла мысль поступить так: получу деньги условно, выдам письмо, чтобы успокоить жену его. Варфоломеева мое предложение обрадовало, и он просил сделать расчет. Принесли из архива дело и стали считать. Он настаивал прибавить потерю на закладных листах, проценты за время пользования деньгами, все расходы по делу, включая мое вознаграждение, полученное от Ковалева. Все это я прописал в письме на его имя и получил чек на Волжский коммерческий банк. На другой день поехал к следователю. Хотя адвокаты не допускались к