Андрей Громыко. Дипломат номер один - Леонид Михайлович Млечин

Молотов не посмел и слова сказать в защиту жены. Лишь при голосовании позволил себе воздержаться. Естественный, но в те времена мужественный поступок (некоторые другие партийные лидеры просили дать им возможность своими руками уничтожить родственников, объявленных врагами народа) ему тоже поставили в вину.

Исключение из партии служило предвестием скорого ареста. Сталин сказал Молотову:

– Тебе нужно разойтись с женой.

Молотов всю жизнь страстно любил Полину Семеновну. Когда он куда-то ездил, то всегда брал с собой фотографию жены и дочери Светланы. Вячеслав Михайлович вернулся домой и передал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:

– Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.

Характера ей тоже было не занимать. Она собрала вещи и переехала к родственнице – это означало как бы развод с Молотовым.

Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал Сталину покаянное письмо: «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».

Письмо Молотова – предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.

26 января 1949 года Полину Жемчужину арестовали. 4 марта политбюро освободило Молотова от обязанностей министра иностранных дел. Крайне неприятная для Громыко новость.

Молотов оставался членом политбюро и заместителем Сталина в правительстве. Его портреты носили на демонстрациях. Но Громыко видел: Вячеславу Михайловичу не присылают никаких материалов, не зовут на совещания, не спрашивают его мнения.

Один из тогдашних помощников Молотова говорил мне:

– В те времена на него просто жалко было смотреть…

В.М. Молотов с женой П.С. Жемчужиной после голосования на выборах в Верховный Совет РСФСР и местные советы депутатов трудящихся РСФСР. 12 марта 1967

[ТАСС]

Громыко знал, что Молотов по-прежнему каждый день приезжает в Кремль и целый день сидит в своем огромном кабинете, читает газеты и тассовские информационные сводки, отправляется домой обедать и возвращается в свой кабинет. Настоящих дел у него не было. Сталин при всяком удобном случае ставил его на место.

Громыко:

На заседании Политбюро мне предстояло доложить о ряде проблем, и я открыл свою папку с подготовленными материалами и документами. Следовало высказаться, как сейчас помню, по двадцати трем вопросам.

Расположив соответствующим образом бумаги, я начал сообщение.

В это время В.М. Молотов сделал замечание:

– Товарищ Громыко, этот вопрос можно было бы поместить и в конец. Ведь есть другой, который следовало бы обсудить первым.

В.М. Молотов, П.С. Жемчужина, Ж. Бидо с женой и другие на приеме в честь участников Московской сессии Совета министров иностранных дел. 1947

[РГАКФД]

Я, признаться, несколько удивился, почему это В.М. Молотову, который в то время уже не являлся министром иностранных дел, а стал первым заместителем председателя Совета Министров СССР, обязательно хотелось переставить вопросы. Его замечание, на мой взгляд, было, скорее, вкусового порядка.

Но тут Сталин остановил В.М. Молотова и сказал:

– Дело докладчика, как ему расположить вопросы, и пусть товарищ Громыко докладывает их в том порядке, в каком считает нужным.

Разумеется, так я и сделал. Все двадцать три вопроса доложил. Конечно, докладывал кратко, как было принято, по две, максимум по три минуты на вопрос.

Министром иностранных дел стал Вышинский. Холодная война была в разгаре. Возможно, вождь исходил из того, что период серьезных переговоров закончился. За столом переговоров добиться ничего нельзя. Остается только переругиваться. Вышинский для этой роли подходил идеально.

Он, пожалуй, первым из профессиональных юристов показал, что можно вообще обойтись без доказательств. Достаточно просто ругаться: «мразь, вонючая падаль, навоз, зловонная куча отбросов, поганые псы, проклятая гадина». Потом он точно так же ругался и с трибуны ООН: «Прожженные жулики, мерзкие твари, проходимцы, бандиты, наглецы, презренные авантюристы».

Таков был стиль прокурора и дипломата Вышинского. Его подхватили остальные. На этом языке объяснялись ученые, писатели и руководители государства. Вышинский не видел особой разницы между подсудимыми и министрами иностранных дел разных стран, собиравшимися в ООН. И те и другие – враги, которых следует раздавить.

Работая и в прокуратуре, и в ведомстве иностранных дел, Вышинский знал, что у него есть поклонник, которому нравилась такая ругань. Ради него Андрей Януарьевич и ораторствовал. Сталин получал удовольствие, слыша, как он топчет ногами бывших членов политбюро или иностранных дипломатов.

Пока Молотов был министром, он держал в руках все рычаги управления дипломатией. Заместителям оставлял только мелкие текущие дела. Вышинского явно глодала обида: не дают развернуться, заставляют заниматься рутиной. Он отыгрался, когда Молотова сняли, – не посылал недавнему начальнику никаких документов.

В 1949 году в Москву приехал новый американский посол Алан Гудрич Кэрк, вице-адмирал в отставке, участник войны. В отдельной депеше он подробно описал госсекретарю Дину Ачесону, как проходила беседа с советским вождем:

Мы прибыли в 10.00 к Боровицким воротам, где подполковник МВД заглянул в автомашину для проверки количества пассажиров, и мы с моими парнями въехали в Кремль, следуя на довольно большой скорости за джипом.

У дверей стояли два солдата и офицер в качестве нашего проводника. Оставив внизу свои шляпы, мы поднялись на лифте на второй этаж, прошли несколько коридоров с часовыми МВД через каждые пятьдесят шагов и оказались в приемной, где два офицера очень вежливо поднялись из-за стола и пригласили переводчика…

Без всяких формальностей нас провели через небольшое помещение, затем жестом показали на дверь в следующую комнату, которую я сам открыл. Мы вошли в довольно узкий прямоугольный зал. Стол в противоположной стороне у окна и длинный стол около стены. Помещение было хорошо освещено люстрами. Сталин и Вышинский находились в противоположном конце кабинета и вышли нам навстречу…

Нам предложили сесть за стол. Вышинский устроился у стены. Сталин – слева в углу. Переводчик – в конце стола. Сталин, таким образом, был напротив меня…

Продолжая говорить, Сталин встал, подошел к столу, взял свою трубку, подержал ее некоторое время в руках и затем закурил. Примечательно, что все это не было разыграно специально, а вписывалось вполне в его обычную манеру поведения. Он делал это «машинально».

Мне кажется, что у него довольно хорошее здоровье, и как