Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

19 апр. В. Некрасов еще сказал Леве, что он очень хотел бы иметь у себя рукопись «Встреч с П.», потому что это книга, которую надо перечитывать. <…> [АКГ перечисляет 30 фамилий тех, кто высоко оценил его воспоминания о Пастернаке, среди них — и Шаламова.]

Писал я эту работу осенью 1963 года вперемежку со статьей для «Нов. мира» о Платонове в Загорянке. Так что это время — осень 1963 г. следует считать началом моей работы в области литературной критики и эссеистики. Правда, этому предшествовали главы книги о Мейерхольде.

Работаю над статьей об Олеше. <…>

21 апр. <…> Под вечер приходит неожиданно Рубашкин[128]. Он уже знает о новых ленинских премиях: писателям — никому, Райкин и Козловский не получили, получили два киноактера и два художника и еще кто-то. Это удар для Ю. П. Германа[129], который был уверен в получении. <…>

22 апр.[130] Да, ленинские премии по литературе не присуждены никому. Это не останется без влияния на характер разных руководящих речей на предполагающемся осенью съезде <…>. Уже невозможно будет говорить о «новом подъеме» и т. п. И в общем — это полезно и, пожалуй, справедливо. <…>, но в целом год был серый, а дать премию Ю. П. Герману — значит назвать искусством ту читабельную беллетристику, которую он так обильно сочиняет. Обиднее, что не дали премию А. Райкину — уж он-то ее заслужил.

Опять не спалось ночью, вдруг придумал сделать в статье эпиграфом строки Ахматовой о портретах, которые изменяются после смерти человека. Вскочил, сел за машинку, но вдруг решил ввести это прямо в текст начала статьи[131]. И снова долго не мог уснуть.

Все еще «крутятся шарики», как говорит Эмма.

Сегодня сяду переписывать набело.

24 апр. <…> Днем в Ленфильме у Киселева. Опять этот горе-сценарий. Кассиль прислал бог знает что и снова просят меня[132].

Потом у меня Эмма. Она получила письмо от Н. Я. с тревожными вопросами обо мне: — Что случилось с А. К.? Не понимаю. Может быть, опять какой-то московский психоз: у кого-то был обыск и все решают, что что-то возвращается?

25 апр. <…> Все хорошо, но нет денег. Т. е. не все хорошо, но все может быть хорошо, но деньги. Деньги…[133]

28 апр. [со слов Л. Левицкого, в разговоре по телефону] Виль Липатов[134], которого я терпеть не мог и спорил о нем с новомирцами, выступил на пленуме РСФСР с доносной речью о том, что его в «Новом мире» толкали на путь «очернительства». А. И. Стаднюк [135] прочитал список писателей будто бы морально убиенных «Новым миром» — от С[о] фронова до Долматовского. Статью о книге Лебедева он [Левицкий] сдал, она понравилась, но он сомневается: пойдет ли.

30 апр. Устал вчера за день и не отдохнул за ночь. Утром у Фрида. Он попрежнему сияет. Рассказы о пробах актрис. Письмо Быстрицкой. Мосфильм не дает костюмов из «Войны и мир», так как только в июне будут снимать пожар Москвы. И т. п.

Итак, завтра я расстаюсь с этой комнатой, где мне сначала понравилось и где потом оказалось жить так неудобно. Из-за ее сквозняков я прохворал полтора месяца и за зиму сделал меньше, чем мог, т. е. совсем мало сделал. <…>

Не знаю еще, как получилась статья об Олеше. Она слишком близка, не остыла. Так или иначе — это то, что я о нем думаю и думал все время. Не упрощаю ли я его? Но он таков, что легче уйти в противоположную крайность. Мое отношение к нему сложно, но мне хотелось в самой сложности этой разобраться и все уяснить.

Вот, у меня с конца 63-го года написано 13–14 листов о литературе (Пастернак, Олеша, Платонов, Кин [136], о вымысле и истории) но напечатано листа 4 из этого. Это сделано исподволь за 3 с половиной года.

[о том, что пользуется услугами машинистки — Натальи Николаевны]

<…> Мой закадычный друг Е. Сурков[137] сейчас самый главный в кинокомитете (разумеется, после лидеров: его обычная специальность быть «серым кардиналом»). Но м. б. он уйдет к будущему году — ведь он долго нигде не держится.

Сейчас буду укладывать вещи.

5 мая. Пишу это в Загорянке. <…>

Ночевал у Левы. Прочитал пресловутую повесть Катаева «Святой колодец» в верстке. Написано хорошо и чем-то похоже на фильм Феллини.

<…> В новом томе А. Платонова, выпущенном «Моск [овским] рабочим», в предисловии некто Ф. Сучков[138] ссылается дважды на мою статью о писателе.

<…>

Друг Синявского Голомшток [139] приговорен к 6 месяцам условно. Жигулина и Панченко таскали в ЦК из-за письма о взятии на поруки. <…>

Не хочется болтаться в городе, а хочется сидеть и писать.

8 мая. <…> Днем и вечером у Н. Я. Потом приходит Коля Панченко с Варей, ее подруга биолог Оля, какая-то филологичка Марта[140], американец Кларенс, занимающийся в ун-те, славист, переводчик Мандельштама[141]. Обычная болтовня.

Характерное: испуг Н. Я., когда он [Браун] запоздал…

Рассказ Панченко о вызове Жигулина [142] в ЦК по поводу подписанного им письма (того, где говорится, чтобы взять «на поруки»). Начало разговора: — Ты что, Толя, еврей, что ли?.. Ему объясняют, что письмо организовали евреи. Предлагают написать заявление, что он снимает свою подпись и тогда «зеленая улица» его книгам, пошлют за границу и пр. <…>[143]

14 мая <…> Надо бы записать рассказ Арбузова о том, как в Ялте (в Доме творчества) читали речь Го Мо Жо [144], да лень, приезд Садовского сбил меня [о переделках в сценарии фильма по Кассилю] и испортил настроение.

<…>

Начал читать в «Иностр. лит-ре» роман Макса Фриша «Гомо фабер»[145].

Китайские газеты вдруг стали поносить Шолохова, объявляя его предателем революции за то, что он принял Нобелевскую премию, «чем уравнял себя с белогвардейцем Буниным и клеветником Пастернаком». Все смешалось в доме Облонских.

В тени прохладно, на солнце жарко. Зацвел каштан и начала цвести сирень[146].

15 мая. В «Правде» и «Комс. правде» репортажи о Ташкентском землетрясении: в «Правде» бездарный — Грибачева, в «Комс. правде» — талантливый — Б. Пескова [147]. Любопытно, что оба приводят разные цифры разрушенных домов: Грибачев — 26.000, а Песков — более 28.000.

<…>

Прочитал роман Фриша. Хорошо написано, очень человечно, умно и волнует, хотя и начал читать с предубеждением (прочитав статью