Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Некоторое время связь еще сохраняет свой интимный характер, но на исходе лета 1932 года все-таки заканчивается полным разрывом. Ютта Цамбона ревнует, а Рут Альбу не может понять, почему его влечет к бывшей жене. Перестать быть кавалером не в его правилах, он никого не может и не хочет обидеть, ищет вину в себе и пьет особенно много. Типичная ремарковская ситуация. В 1933 году Рут приходится покинуть Германию, жизнь в изгнании начинается в Англии, продолжается в Соединенных Штатах. В мае 1936-го он встретит ее в Вене, она снова замужем, у него новая возлюбленная, возникающая в дневнике под инициалом Э. (Это Марго фон Опель, позднее они будут встречаться и в Нью-Йорке.) Взаимная симпатия сохраняется, Ремарк и умница Рут будут видеться в Америке, последнее письмо от него она получит в 1967 году.

Творческие усилия сконцентрированы в этом, 1932 году на романе под заглавием «Пат». В тот день, когда Гитлер появится у Гинденбурга и тот предложит ему пост канцлера, будет закончен первый вариант. Ремарк недоволен, мучим столь знакомыми ему сомнениями в собственных способностях и кладет рукопись в стол. В ближайшие месяцы на первый план выйдут иные события.

Когда Ремарк, выехав из Берлина, пересек в январе 1933-го швейцарскую границу, — мы уже фиксировали этот факт — на Германию опустилась ночь. Через Бранденбургские ворота, в сумрачном свете факелов и под глухую дробь барабанов проходят толпы горланящих и поющих людей, а «фюрер» приветствует своих сторонников с балкона рейхсканцелярии. «Это похоже на сон. Мы хозяева на Вильгельмштрассе», — записывает Геббельс в своем дневнике вечером 30 января.

Он обещал обезглавить тех, кто позорит могучий рейх, и его подручные немедленно приступают к делу. Уже через пару часов после захвата власти штурмовики оккупируют помещения левых партий. Тысячи антифашистов арестованы, брошены в тюрьмы без суда и следствия, подвергаются пыткам, тут же ставятся к стенке. В то же время многие еще не могут поверить, что Гитлер и Геббельс осуществляют то, о чем трубили на протяжении двух-трех последних лет. Некоторые, как, например, Томас Манн, Эрнст Толлер и Оскар Мария Граф, уезжают в первые две недели февраля за границу для чтения лекций, Лион Фейхтвангер в Соединенных Штатах уже с ноября, встречается с читателями своих романов, Арнольд Цвейг и Леонгард Франк колеблются: неужели культурная нация может превратиться в население государства во главе с диктатором? Генрих Манн покупает 21 февраля билет до Франкфурта-на-Майне, чтобы назавтра же уехать оттуда в Страсбург.

Поздним вечером 27 февраля горит рейхстаг. Нацисты понимают: наступил их час. Обвинив в поджоге коммунистов, они на следующий день проводят через рейхстаг чрезвычайный декрет «О защите народа и государства». Начинается охота на инакомыслящих. Среди арестованных той же ночью главный редактор «Вельтбюне» Карл фон Осецкий, писатель Эрих Мюзам, известные всей стране коммунисты, социал-демократы, лидеры профсоюзов. Многим удается избежать ареста, допросов и пыток в последнюю секунду... Арнольд Цвейг переходит чехословацкую границу по заснеженным горным тропам, Бертольт Брехт и Елена Вайгель ночуют в чужой, подысканной для них издателем Петером Зуркампом квартире, чтобы ранним утром 28 февраля тайно уехать в Прагу. В купе рядом с ними — Франц Вайскопф и Бруно Франк. На следующий день после поджога рейхстага в Швейцарию уезжают Анна Зегерс и ее муж... Достичь Цюриха удается и Альфреду Дёблину. Другим беглецам не везет, их арестовывают на квартире или в поезде. В апреле начинается бойкот еврейских магазинов, создаются первые (временные) концлагеря.

Осесть в Швейцарии без помех или преследования со стороны властей может только имеющий деньги. Томаса Манна принимают с распростертыми объятиями. Эльза Ласкер-Шюлер, Альфред Дёблин, Бертольт Брехт, Анна Зегерс вынуждены двигаться дальше: у них нет средств. Роберту Музилю, бежавшему из Австрии, удается здесь выжить лишь благодаря поддержке коллег. Неименитым, лишившимся родины на двенадцать долгих лет, придется в тисках бездушной бюрократии и вовсе туго.

Ремарк принимает беглецов в своем доме, помогает деньгами. Его навещают Эрнст Толлер и Бруно Франк. В начале мая возле виллы Ремарка обнаруживают труп журналиста Феликса Мануэля Мендельсона, и тотчас же распространяется слух о причастности к убийству гитлеровских головорезов. Об инциденте сообщают швейцарские газеты, Томас Манн записывает в дневнике: «Известия о новых мерзостях и страшных сказках в Германии и даже за ее пределами. “Погиб” несчастный юный Мендельсон, его, видимо, приняли за Ремарка».

10 мая в стране поэтов и мыслителей на площадях перед университетами вспыхивают костры. В угаре вандализма подвыпившие студенты швыряют в огонь книги, воинственно выкрикивая и такое: «Позор писакам, предавшим доблестных немецких солдат! Поможем народу постоять за себя! Превратим ремарковскую пачкотню в пепел!» В тот зловещий день, когда многие немцы явили миру свое истинное лицо, Эмиль Людвиг записал: «В ночь публичного сожжения книг... пригласил своего друга Эриха Марию Ремарка на бокал вина. Мы открыли бутылку самого старого рейнвейна, включили радиоприемник, слушали потрескивание костров, речи Гитлера и его приспешников — и пили за не столь мрачное будущее».

Знает ли Ремарк, кто прежде всего ненавистен нацистам и чьи творения летят в костер наряду с его книгами? Разумеется, знает. Эти люди олицетворяют элиту немецкого духа в его лучших ипостасях — от Карла Маркса до Карла Каутского, от Зигмунда Фрейда до Альберта Эйнштейна, от Генриха Манна до Лиона Фейхтвангера, от Альфреда Керра до Теодора Вольфа, от Курта Тухольского до Карла фон Осецкого. По мнению Геббельса, их надо пригвоздить к позорному столбу. «Эпохе выспренного иудейского интеллектуализма пришел конец!» — ликует он в одной из своих речей. У Оскара Марии Графа такая категоричность может вызвать лишь саркастическую улыбку. «Чтоб не попасть в концлагерь, я вынужден был расстаться со своей работой, покинуть свой дом и — что, может быть, хуже всего — родную землю, — пишет он 15 мая в саарбрюкской «Фольксштимме». — Но только теперь мне преподнесен самый приятный сюрприз. Если верить “Берлинскому биржевому курьеру”, то мое имя в белом списке литераторов новой Германии, и все мои книги, за исключением главного моего сочинения “Мы — пленники”, рекомендованы для чтения! Значит, я призван быть одним из выразителей “нового” германского духа. Напрасно спрашиваю я себя, чем заслужил такое бесчестие... Сжигайте же творения немецкого гения! Он так же неистребим, как и ваш позор!»

Ремарк хранит молчание. И не будет высказываться еще долго. Не станет в ближайшие годы писать ни в один из многочисленных эмигрантских журнальчиков, влачащих жалкое существование в Париже, Лондоне, Амстердаме, Праге... Как и в годы перед крушением республики, его подписи не найти под воззваниями и призывами антифашистских организаций. В середине 1930-х немецкие эмигранты страстно полемизируют друг с другом по вопросу создания «Народного фронта», союза либеральной буржуазии, социал-демократов и коммунистов, который должен преградить дорогу европейскому фашизму. Генрих Манн — идейный лидер этого движения. Лиона Фейхтвангера бурная дискуссия побуждает поехать в 1936 году в Россию и написать просталинскую книжку («Москва 1937»), которую в «Нойес тагебух» резко критикует Леопольд Шварцшильд. Интеллектуальная элита Европы раскололась в своем отношении к этой брошюре на два лагеря. Ремарк отмалчивается.

В июне 1935 года он в течение нескольких часов присутствует на Международном конгрессе писателей в защиту культуры, который проходит в Париже. Среди ораторов — Андре Жид, Ромен Роллан, Олдос Хаксли, Мартин Андерсен Нексе, Илья Эренбург, Андре Мальро, Анри Барбюс, Луи Арагон, Борис Пастернак, Генрих Манн, Бертольт Брехт, Лион Фейхтвангер, Роберт Музиль, Эрнст Толлер, Анна Зегерс, Йоганнес Р. Бехер, Макс Брод. Имя Ремарка и название его антивоенного романа неоднократно звучат в выступлениях участников форума. Сам автор «На Западном фронте без перемен» и «Возвращения», запрещенных и конфискованных в Третьем рейхе в конце 1933 года, хранит молчание.