Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото
— А здесь Судзу хранит лодочки, в которых приносят угощения, — пояснила я, — эти лодочки ждут, когда в них положат еду.
Я отодвинула перегородку, ничуть не похожую на дверь, и мы заглянули в шкафчик с множеством неглубоких полок, на которых стопками по пять стояли деревянные миски для супа, фарфоровые миски для риса, овальные блюда для рыбы, глубокие для солений, масса тарелок, блюдечек, чашек, у каждой своё назначение, свой узор, рассказывающий о старой Японии. Ниже размещались наши лакированные столики, каждый площадью в метр и столько же в высоту, а чуть поодаль громоздились наши подушки: «Одна, и две, и три — усядемся все мы!», как пела Ханано, когда Судзу раскладывала их перед трапезой.
— А теперь на кухню, — продолжила я. — Эта дверь не отодвигается, а открывается, нужно лишь повернуть бронзовую сосновую шишечку. Надень эти сандалии, Тиё, в кухню нельзя в одних носках или чулках. Ну вот мы и здесь! Половина пола — гладкие тёмные половицы, видишь, а другая — наступай! — бетон. Здесь газовая плита, а рядом с ней глиняная печь для большого пузатого горшка с тяжёлой деревянной крышкой, в нём варят рис. В эту печь нельзя бросать ни объедки, ни использованную бумагу: для растопки берут солому, а поддерживают пламя углём, ведь тут готовят рис, главную нашу пищу, и обращаться с ним следует уважительно. А вот и Таки, сейчас она кое-что нам покажет, да так, что тебе, малютка Тиё, захочется подбежать к той большой коробке, от которой пахнет камфорой, как в лесу близ дома дяди Отани, и достать меховой воротник, твой подарок от бабушки на прошлое Рождество. Смотри!
Таки просунула пальцы в две дырочки в одной из наших узких половиц и приподняла её, потом вторую и третью. Наконец показался широкий прямоугольник светлого дерева, под которым — так близко, что Таки могла дотянуться рукой, — прятался погреб: там лежала глыба льда, а в ней на неровно вырубленных полках стояли деревянные блюда с рыбой и овощами, с яйцами и фруктами.
— Вот куда девается холодный-прехолодный свёрток, который нам каждое утро приносит торговец с соломенной сумой за плечами, — пояснила я. — А вот деревянная раковина Таки, она возвышается над бетонным полом, подобно столику на ножках из водопроводных труб.
А теперь поверни направо. По узкому коридорчику — пять моих шагов, восемь твоих — мы попадём в ванную комнату. Овальная ванна из светлого дерева, над нею два крана, внизу ряд газовых фонарей; ванна такая глубокая, что если сесть на дно, то даже твоей мамочке вода доходит до подбородка. А вот три полочки — для нашего мешочка с отрубями, чашки и зубной щётки, и под каждой из полочек резная вешалка для полотенца, а в углу большая бамбуковая корзина для белья и свёрнутый в кольцо шланг для поливки сада. В общем, Тиё, у нас преинтересный домик, совсем как игрушечный, только большой, и мамочка всё время дома, чтобы поиграть с тобой, пока Ханано в школе.
Глава XXVI. Досадные пустяки
Подходящий садик для Тиё мне удалось отыскать очень быстро, и это была настоящая удача. По соседству с нами жил талантливый педагог, интересовавшийся современными методиками обучения детей младшего возраста. Они с женой открыли у себя дома детский сад, и мне повезло отдать туда мою дочурку. По-японски Тиё не говорила, но, к счастью, в её группе оказались двое детей американского миссионера, они хорошо говорили на обоих языках: так родившиеся в Японии американцы любезно сделались переводчиками для маленькой японки, родившейся в Америке; этот международный союз оставил по себе — по крайней мере, с одной стороны — благодарную долгую память о дружбе.
А вот с учёбой Ханано возникли трудности. Память о радостном времени, некогда проведённом в токийской школе, побудила меня выбирать среди школ при миссиях, однако, присмотревшись к ним повнимательнее, я заключила, что, хотя атмосфера в этих школах, бесспорно, благожелательнее, по уровню образования государственным они всё-таки не соперницы. Словом, я выбрала для Ханано государственную школу, её директор считался одним из лучших в Токио, вдобавок она, к счастью, располагалась неподалёку от нашего дома. Да и родственники Мацуо — я это знала точно — одобрили бы такой выбор.
Японский язык Ханано знала плоховато, а вот в литературе, истории и традициях Японии разбиралась не хуже ровесников и первый класс явно переросла.
Власти не знали, как с ней быть, ведь правила в Японии достаточно строги. Жизнь общественная всё ещё движется по накатанной колее, и в мелких чиновниках настолько сильна былая феодальная гордость нерушимой верностью букве закона, что малейшая попытка заставить их отступить от сложившихся обычаев приводит их в крайнее замешательство. Снова и снова я с замиранием сердца слышала, что ни в одном классе не находится места для Ханано, однако упорно отказывалась сдаваться! Я стояла на своём, доказывала, что раз Япония считает детей, родившихся за границей, своими гражданами и в ней действует закон о всеобщем обязательном образовании, следовательно, что-нибудь можно придумать.
Словом, пришлось потрудиться; меня преследовало ощущение, будто день за днём моего ребёнка всё теснее опутывают нитями бюрократии, но наконец Ханано приняли в третий класс, а мне — безмолвной зрительнице с блокнотом — разрешили сидеть в дальнем конце кабинета.
Никогда не забуду те первые дни. Ханано была девочка сообразительная, наблюдательная, уже знала истории, которые проходят в третьем классе, но иероглифы не читала и объяснения учителя понимала плохо. Снова и снова я замечала, как лицо её оживляется, но в следующий миг выражение пристального внимания сменяется недоумением, а там
