Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

Аванса за пьесу [ «Молодость театра»] мне не хватит даже на уплату главных долгов, но какие-то дыры заткну.

31 мая. В «Комс. Правде» сегодня перепечатан фельетон из «Юманите диманш»[160] «Светлана и доллары» о Светлане Сталиной.

Константину Георгиевичу[161] 75 лет. Его на днях перевезли из больницы, но он очень слаб и плох.

<…> [после строки отточий] Ночь. Только что приехал из города. Отправил с Центрального Телеграфа мейерх. сборник Кларенсу Брауну в США[162], потом был у Гариных.

Там же Маша и Тяпкина. Потом еще разные люди.

Много разговоров о старике. Маша — очень хороший человек. Сейчас она с азартом воюет с Ростоцким[163], чтобы переделать предисловие к двухтомнику М-да, выходящему в «Искусстве» <…> В № 5 «Юности» снова стихи Шаламова.

Перечитываю вторично воспоминания Газаряна, все таки они очень интересны.

1 июня. Вчера Хеся рассказывала о Н. Р. Эрдмане[164], который в старости попал в плен к влюбленности в ничтожную балеринку <…>

Весь май я чувствовал в себе какое то напряжение, которое могло разрядиться — как бывало, — в какой нибудь случайной любовной истории, или вылиться в нечто лучшее, или также, что тоже бывало — перегореть в созерцательных размышлениях.

Это то состояние, когда одинаково легко засмеяться или заплакать, сочинить стихи или напиться.

Сначала я, кажется, избрал довольно нелепый адрес для всей этой маленькой и смутной душевной бури…

2 июня. На улице Грицевец. Т. выписалась из больницы, но плохо себя чувствует и напугана. Плачет при девочке. Тяжело. Оставляю деньги (70 р.) и ухожу. Говорим о квартире. Она соглашается переехать.

У Юры. Он хвалит мои мемуарные сочинения. Его мать. Ловлю себя на зависти. К чему? Просто к тому, что у него есть мать.

4 июня <…> Утром говорю по телефону с Эммой. Ее родные уехали и она меня ждет. Нежна, мила, нетерпелива. Обещал приехать через несколько дней.

Бибиси сообщает, что две британские газеты напечатали письмо Солженицына съезду писателей. <…>

5 июня <…> Бибиси сообщает, что военные действия [война Израиля и ОАР] начались. <…>

Бибиси передало полный текст письма Солженицына без комментариев. <…>

Написал письма Дару, Шаламову и Н. [см. запись от 13 июня] Завтра отправлю. [потом отметит, что отправил, 6-го]

7 июня. Уже днем Бибиси передало, что по заявлению Израиля, их войскам остается пройти только 30 клм до Суецкого канала. Это похоже на полный разгром арабов. <…>

У Н. Я. Книжка еще не вышла. Читаю ее рукопись об Ахматовой. Она расширяется (раздвигается) и растет. Спор об отношении к М-му в 30-х годах. Очень все интересно и еще интересней устные дополнения Н. Я. («только не записывайте») об интимной жизни А. А. Приходят молодой Борисов[165] и Кома Иванов с женой.

8 июня. Американцы передали о нашем «письме», но снова многое перепутав (т. е. о «письме» президиуму съезда за обсуждение письма Солженицына), сказав, что оно подписано 82 «выдающимися литераторами» (это верно, если допустить, что все подписавшиеся «выдающиеся», что по совести сказать нельзя), они называют в числе подписавшихся: Евтушенко, Твардовского, Аксенова и Паустовского. Из названных «письмо» подписал только Паустовский [чернилами добавлено: и Аксенов], а остальных американцы прибавили, так как именно эти имена в их представлении образуют обойму «литературной оппозиции». Кажется, Аксенов и Евтушенко писали что то лично и отдельно, а Твардовский конечно ничего не писал и не подписывал.

9 июня. Пестрый, шумный день. <…>

У Левы обмен в разгаре. Люся защитила диплом.

Потом у Трифонова. О том о сем. ЦДЛ. Лавка писателей. [у Борщаговского] <…> Какой-то телефонный звонок: утром референт Кино-комитета зашел в кабинет к Е. Д. Суркову, а он, спрятавшись под стол, на него залаял… Его увезли в больницу. Перед этим он удручался своим провалом в речи на писат. съезде, будто бы. <…>

Саша как то провел день с Солженицыным. Тот сам от руки переписал 250 экземпляров своего письма без копий. Будто бы было какое то обсуждение его в секретариате. Как то поддержали С. Симонов и Салынский[166], остальные — против. Но всем не хотелось об этом говорить. Кто то предложил — сначала прочесть романы Солж. (членам секретариата). Все обрадовались отсрочке на полтора-два месяца. <…>

Саша говорит, что Солж. наверху ненавидят остро и злобно, но непримирим. Федина называют «Чучело орла» и «Пальма из вокзального ресторана».

10 июня <…> Вчера в поезде утром заговорил с сидевшей напротив хорошенькой молодой женщиной, шутил и проверял свое старое и заброшенное оружие — умение знакомиться. И оказалось, что оружие мое не заржавело. После шуток и ее легкого отнекивания она мне назначила свидание на завтра на 11 утра в поезде и вообще проявила благосклонность. А завтра я в это время буду уже в Ленинграде.

Я, кажется, не записал рассказ Эммы в письме как они в последний день съемки собрались у Белинского[167], а туда пришел Володин[168] с письмом Солж. и дважды прочитали его вслух. Ходит анекдот о том, как будут экзаменовать по литературе в ХХI веке: первый вопрос: тип Печорина, второй — роль письма Солженицына в истории русской литературы и третий — о рассказах для народа Толстого.

Итак, еду. На этот раз, что-то может измениться в моей жизни. Впрочем, вряд ли.

Не записал еще вчера про встречу с Шаламовым с его бывшей (и настоящей м.б.?) женой О. С. Неклюдовой[169] на Аэропортовской днем. У него обвязана голова и она провожала его в поликлинику: он упал и разбил голову. Но он веселый — в руках у него связка книг: первых авторских экземпляров новой книги стихов «Судьба и дорога»[170]. Тут же надписывает мне. Неклюдова раздражена на него, шипит все время и мне неловко. До сих пор я ее ни разу не встречал. <…>

[после отточий] Ну, ладно! Прячу машинку. Через 2 часа еду в город, а через 3 часа отходит поезд.

Трезво понимаю, что лучше всего, чтобы не вышло так, как я хочу. Ведь бывало же, что не выходило, и оказывалось, что если бы вышло — было бы плохо. Примеров много, но давно. Видно не пришло еще «позорное благоразумие». Не хочет стареть сердце.

Пожалуй, сейчас — самое страшное распутие.

Но……

Иду рвать Эмме цветы…

11 июня.