Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

но слухами земля полнится. А вскоре я его увидел. В те далекие годы Иоффе был худ и страдал от нервного тика, полученного на почве контузии. Лицо его производило поначалу даже отталкивающее впечатление, и лишь приглядевшись, можно было сделать вывод, что в нем что-то есть. Он непрерывно курил, причем даже во время чтения лекций. Его учителями были С. И. Аскназий и Я. М. Магазинер, оба крупные ученые, по достоинству еще не оцененные. Постепенно между Иоффе и мною стали налаживаться более тесные отношения. К ученым старшего поколения он относился с уважением, но явно недолюбливал Дембо и Раппопорта. Они платили ему тем же. Лектор и полемист он был блестящий. Лекции его среди студентов пользовались большой популярностью. С блеском защитил он и докторскую диссертацию, а вскоре после этого приступил к написанию трехтомного курса по гражданскому и семейному праву, который не утратил своего значения и по сию пору. Словом, его научная карьера была вполне обеспечена. К сожалению, в полемике он иногда терял чувство меры, в результате чего нажил немало врагов. Студенты сочинили о нем такое двустишие:

Умен, велик, но хамоват

наш Соломон-Олимпиад.

Про меня впоследствии студенты тоже сочинили байку. Вот она:

Скатерть белая залита вином,

Цивилисты спят все глубоким сном.

Лишь Толстой не спит, пьет шампанское —

Все за казусы за гражданские.

Но это так, к слову.

Справедливости ради должен отметить, что Иоффе никогда не подчеркивал разницы в нашем положении, а иногда проявлял в отношении меня такт, который в общем-то не был ему свойствен. Для меня в те годы камнем преткновения было отношение к женщине. Видимо, я упустил свой срок и зачастую создавал проблемы там, где их не должно было быть. Иоффе это чувствовал и тактично старался мне помочь. Женат он был вторично. Он говорил мне, что главное во взаимоотношениях полов – это психологический настрой. С первой своей женой он разошелся потому, что, по его словам, не мог испытать с ней физической близости. «Знаете, когда у меня что-то стало получаться, – говорил он, имея в виду свой второй брак, – я был рад-радешенек». Тем самым он пытался помочь мне преодолеть психологический барьер, который я в то время испытывал. Не могу забыть также его реакцию на критику моей книжки «К теории правоотношения», опубликованной в 1959 году. Вскоре после ее опубликования в журнале «Советское государство и право» появилась статья Лапутина, в которой эта книга фигурировала как пример догматизма в юридической науке. Лапутин инкриминировал мне также то, что я не учел в книге материал очередного съезда партии (кажется, XXI). Все бы ничего, но Лапутин был заместителем заведующего отделом административных органов ЦК КПСС, и его выступление имело официозный характер. У меня было такое чувство, что огрели оглоблей. Иные мои коллеги тайно, а то и открыто злорадствовали. Иоффе прислал письмо, в котором без обиняков выразил мне сочувствие и посоветовал относиться к статье Лапутина как к преходящему фактору, который никак не повлияет на дальнейшую судьбу книги. Так я и поступил. Иоффе оказался прав. Такое не забывается.

Как-то я пожаловался ему, что никак не могу обновить свой гардероб. Он тут же предложил мне поехать с ним в Прибалтику и заказать у тамошних портных пару костюмов. «Если у вас нет денег, – добавил он, – могу вас ссудить».

Нужно сказать, что в денежных делах он был более чем расчетлив, и то, что такое предложение последовало, говорит о его добром ко мне отношении. Правда, я этим предложением не воспользовался. В шутку мы приняли взаимное обязательство выдать друг другу свидетельство о благонадежности в случае замены в нашей стране одного строя другим. В зависимости от того, куда повернутся события, такое свидетельство должен был выдать либо он мне, либо я ему. Интересно, на ком сейчас лежала бы эта обязанность, если бы между нами сохранились прежние отношения и Иоффе не оказался за бугром.

Помнится, как-то мы обменивались репликами по поводу заполнения анкет. Я сказал ему: «Вам хорошо, вы отвечаете “да” только на один пункт анкеты (я имел в виду пятый пункт), зато я – на все остальные». Иоффе ответил: «Это верно, но мой один пункт стоит всех ваших вместе взятых».

Но, впрочем, Иоффе далеко не всегда был тактичен. Когда мы готовили к печати первое издание нашего учебника, скончался Борис Борисович Черепахин, один из редакторов и соавторов учебника. Доводить учебник пришлось Иоффе и мне, как двум оставшимся соредакторам. Одну из глав, написанных Черепахиным, нужно было по требованию рецензентов дополнить несколькими страницами. Выпало это сделать мне. Когда я принес Иоффе написанный и перепечатанный на машинке текст, он прочел его и, не сделав по существу ни одного замечания, неожиданно заметил: «Откуда вы усвоили этот местечковый стиль?»[58] Дело происходило на кафедре, и кое-кто из моих коллег, которые в то время особенно блюли чистоту расы, сразу насторожились, решив, что я что-то скрываю в своем и без того запутанном происхождении. Меня так и подмывало ответить Иоффе, что ни от кого другого, как от него, я этот стиль усвоить не мог, но, не желая его обидеть, сдержался. Написанный текст без каких бы то ни было поправок за подписью Черепахина был опубликован.

Понимаю, что сказал это Иоффе не со зла, а ради красного словца, но, к сожалению, он не учитывал, в каком окружении мы работали.

Время от времени кое-кто из профессорско-преподавательского состава награждался медалью, а то и орденом. Представление к награде происходило келейно, причем в списки награжденных попадали либо лица, близкие к начальству, либо сами занимавшие соответствующие посты. Разумеется, ни я, ни Иоффе не могли и «мечтать» о том, чтобы удостоиться августейшей милости, да и не придавали этому никакого значения. О себе могу сказать это с полной уверенностью. И вот однажды пришла весть об очередном награждении. Тогдашний наш декан и мой шеф по журналу «Правоведение» профессор Н. С. Алексеев (он был главным редактором, а я – его заместителем и, как он сам говорил, должен был выполнять те же функции, что и Фунт в «Двенадцати стульях») в число награжденных не попал, чем был не на шутку удручен. Не знаю уж почему, на этот раз его обнесли пирогом. Я об этом знал. Как-то Алексеев мне позвонил и стал говорить, кто награжден и чем. Решил над ним подшутить. Спрашиваю: «Вы, очевидно, из скромности умалчиваете, чем наградили