За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Вот ты и иди! – И Любаша, успокоившись принятым ею же решением, благополучно вернулась на свидание с кем-то, кто слегка опьянял ее во сне. Больше, как ни старался, добиться от нее революционной сознательности он не смог.

Погодите-ка! Есть же «Вся Москва»! Он ринулся в свой кабинет, где сфабрикованный Мукой и до сих никуда не пристроенный Аншлаг и другой кот, принесенный Любашей с Арбата Флюшка, уже затеяли свои сатурналии. Аншлаг было подскочил потереться спинкой об ногу знаменитого писателя, но властитель дум строго сказал:

– Поручаю тебя нынче хозяйке, и не лезь ко мне, можешь пока продолжать сатурналии.

Он подошел к телефону, схватил справочник, принялся листать, нашел: «Шиловский Евг. Ал-др. Садовая, 3, кв. 2, тлф. 2-97-47. (Воен. Акад. РККА)». Выдохнул перегарчиком:

– Фухх! – И назвал телефонистке номер. Подошла девушка или женщина, должно быть, домработница. Елки-иголки, он же отчества не знает! Не могут, сволочи, и жен вписывать, тоже мне «Вся Москва». – Девушка, доброе утро! Могу ли я услышать Елену Прекрасную?

– Не можете, – последовал ответ. – Прекрасная Елена взяла лыжи и ушла кататься с женой писателя Булгакова.

– Давно?

– Минут двадцать назад. Что передать?

– Скажите, что звонил генерал Гель де Буа. Запомнили? Гель де Буа.

– Я сразу все схватываю. Гель де Буа, деревянный рот по-французски. А передать-то что?

– Что весенний сплав палисандровых бревен по Москве-реке в этом году отменяется.

Он бросил трубку, подумав: «Ох и дурак же я!» Минут двадцать. От Садовой она на трамвае, потом… Хватит вычислять, пора пар включать. Трудно, конечно, когда тебе под сорок, да с деревянным ртом, быстро одеться и чесать в стремительном темпе. Но он не только литрболом увлекался, но и другими, более полезными видами спорта.

Пятница, народ уже давно по учреждениям разбежался, ночью снежок выпал, и, вскочив на лыжи, генерал Гель де Буа легко спустил всю свою кавалерию по Малому Саввинскому к реке и лихо съехал на заснеженный лед с многочисленными припорошенными лыжнями. И вот вам чудо! – прямо навстречу ему со стороны центра Москвы обновляла лыжню сама Елена Прекрасная!

Булгаковская Москва. Дом в Большом Ржевском переулке, 11

[Фото автора]

– Простите за опоздание, немножко не рассчитала. Вы давно меня ждете?

Почему-то он полагал, что она будет одета немного старомодно, в юбке ниже колена, толстой вязаной куртке и меховой шляпе, но на ней сидели в обтяжку брюки галифе вишневого цвета, полосатая спортивная кофта, открывающая лишь саму верхушку малинового галстука, а на голове малиновый берет с черным пером.

– Еще затемно приехал и караулил, вдруг вы приедете раньше, и на вас нападут потомки Чингисхана.

– А где же ваша супруга?

– Ну, вы же одна. Что мы будем тут устраивать «два друга, модель и подруга»? – «Боже, что я несу!» – думал он, работая своим деревянным ртом. – Я звонил вам, чтобы напомнить, но вы уже успели улетучиться. Ну что? Вперед, нас спорт зовет!

И они покатили по заледенелой и заснеженной Москве-реке, Шиловская слегка отставала, и он останавливался подождать ее. Вспомнил, как вчера она запыхалась на лестнице, слабовата дыхалка, сердчишко-зайчишко. Щечки раскраснелись, черная прядь волос прилипает ко лбу. Очень хороша Елена Прекрасная, когда пытается догнать его. Остановились возле спящего до самой весны яхт-клуба.

– Кстати, как ваше отчество? Мне пришлось сегодня звать вас к телефону Еленой Прекрасной.

– Так и зовите впредь. Ладно уж, Сергеевна я. Но для вас по-прежнему Елена Прекрасная.

– А в детстве вас как звали?

– Люся. Отец звал Елюсей, отсюда и Люся пошла.

– Можно я тоже буду вас Люсей звать? Мне очень нравится.

– Можно, конечно. Жена – Люба, я – Люся… – Она тотчас сама смутилась от случившейся оговорки. Словно уже знала, что будет его.

– У Любы другое прозвище… – смутился и он тоже.

– Вот как? Какое, если не секрет?

– Топсон.

– А почему Топсон?

– А, это не имеет никакого значения! – И он рванул дальше по лыжне. Обычно в этих местах следовал дурной запах, если ветер приносил его от живодерни и скотобоен, а еще от крематория, но сегодня совсем не пахло, и даже наоборот, чем-то благоухало. Ее духами? Но, когда они сближались, запах не усиливался, а значит, он был ассоциативный, застрял еще вчера где-то в его мозгу и теперь при виде Люси воскресал. И волновал его. Когда поднялись от русла реки и стали кататься по Нескучному саду, он загадал поцеловать ее, но все никак не решался. Потом они в очередной раз остановились передохнуть, и она спросила:

– Вам что, и впрямь так отвратителен Мейерхольд?

– «Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери», – ответил он и впервые за сегодня дернул головой и плечом. – Трюкачествуй сколько угодно, но придумывай для этого собственные пьесы, не лезь на святые классические тексты, как помойная муха на статую Аполлона. А вам нравится, как он все превращает в балаган?

– Нисколько, – возмущенно фыркнула она. – Меня тошнит от Мейерхольда в театре и от Эйзенштейна в кино.

– Радость моя! Дайте я вас за это… – И он в порыве искренней нежности обнял ее, прижал к себе и хотел поцеловать, но лыжа предательски скользнула, и он повалился набок, увлекая ее вместе с собой. Оба расхохотались и, поднявшись, стали стряхивать с себя снег. – Вот, – сказал Булгаков, – примерно так же выглядела бы у Мейерхольда сцена первого поцелуя Анны Карениной с Вронским.

– Я разругалась с мужем, когда он глубокомысленно сказал после спектакля: «Мне тоже не нравится, но в этом что-то есть». Как раз после «Ревизора». Которого вы вчера так мастерски высмеяли.

– Ого! Это еще что! А как мы с женой разругались после «Ревизора»! Она: «Режиссер имеет право! Показывать эпоху! Показывать прошлый век глазами века нынешнего». Я: «Замолчи! Никто не имеет права! Гоголь в гробу опять перевернулся!» Чуть пощечин ей не надавал. Извозчик не на шутку перепугался, думал, до смертоубийства дойдет. В вопросах авангардного искусства мы расходимся намертво.

– А мой Женечка такой добрый человек, что со всеми соглашается, чтоб не обидеть. Ему скажут: «Квадрат Малевича – это гениально», он в ответ: «Да, в этом что-то есть». Меня бесит эта глупая фраза.

– Меня тоже. Я в таких случаях Любаше: «Съешь дохлую мышь и скажи, что в этом что-то есть».

– Фу, не говорите про мышей! – вся передернулась Люся.

Булгакова тоже дернуло головой и плечом. Он подумал, что они говорят о своих муже и жене, называя их Женечкой и Любашей. Собственно говоря, зачем ему это увлечение? Надо продолжить разговор о