Королева скандала - Пол Джилл

Когда погрузка закончилась, водитель подписал квитанцию и уехал. Рэйчел поспешила к воротам прежде, чем они успели закрыться.

— Je cherche Monsieur John Sturkey. Est-il ici?[19] — спросила она.

— C’est moi[20], — ответил мужчина.

«Слава богу», — подумала Рэйчел. Это облегчало задачу.

— Вы говорите по-английски? — спросила она.

— Да, — отозвался он. — Я из Девона, поэтому говорю достаточно бегло. — В его речи была слышна легкая девонская гнусавость.

— Меня зовут Рэйчел Уэйнрайт, — сказала она, — и я работаю с Алексом Грином. Он должен был встретиться с вами в понедельник. Он очень сожалеет, что не смог приехать в назначенное время, и попросил меня поговорить с вами сегодня. Это возможно?

Мужчина смерил ее взглядом с головы до ног, решаясь.

— Почему бы нет, — согласился он. — Алекс заплатит мне ту сумму, на которую мы договаривались? И мое имя не будет упоминаться в программе?

— Все верно, — сказала Рэйчел. — Ему нужна только информация.

— Хорошо. Давайте зайдем внутрь.

Поднимаясь по ступеням ко входу, Рэйчел задержала дыхание от волнения. Это был дом герцога и герцогини Виндзорских, Эдуарда и Уоллис. Они жили здесь после войны до конца своих дней. Он умер в 1972 году, а она — в 1986-м. И сейчас Рэйчел шла по тому самому полу, по которому ходили они.

Джон Старки провел Рэйчел через высокий мраморный холл с изгибающейся лестницей с одной стороны. С балкона наверху свисал королевский штандарт. Повсюду стояли груды картонных коробок, и на каждой были наклейки с напечатанным текстом и таможенные формуляры.

— Мебель и все, что есть в доме, должны были продать на аукционе этой осенью, но месье аль-Файед распорядился отложить продажу, — пояснил Джон Старки. — В связи с известными обстоятельствами.

Рэйчел удалось заглянуть в какие-то общественные помещения на первом этаже. Кабинет с рядами теперь уже пустых книжных полок и стенами, выкрашенными в кирпично-красный цвет. Живописный канделябр в просторной комнате с окнами, выходящими в сад. Во второй комнате виднелся красный ковер на полу, а стены были расписаны черным и золотым китайским лаком. Рэйчел представляла себе, как Уоллис с пышной прической и массивными украшениями, которые она носила в поздние годы, приветствует своих почитателей во главе стола и Эдуард смотрит на нее с нежной улыбкой.

Джон Старки проводил ее на кухню. Вдоль одной стены стояли черные пакеты в ряд.

— Мне нужно сжечь кое-какой мусор на заднем дворе. Если вы пойдете со мной, мы можем одновременно беседовать.

— Хорошо, — согласилась Рэйчел. — Спасибо, что согласились поговорить со мной. Обещаю вам, что это не займет много времени.

— Может быть, вы даже поможете мне? Вот эта куча.

На входе в буфетную, которая примыкала к кухне, громоздилась гора из поломанной мебели, рваных коробок и прочего хлама. Рэйчел помогла вынести все это через заднюю дверь к большой жаровне, в которой металось рыже-красное пламя. Жаровня стояла в углу участка, и от нее шел запах горелой древесины. Невысокие тонкие каблучки замшевых ботильонов Рэйчел утопали в грязной траве.

Джон Старки отломал ножку от стула, пошевелил угли и сунул ее между ними. Пламя начало облизывать ножку со всех сторон.

— Как давно вы здесь работаете? — спросила Рэйчел.

— С 1970 года, — ответил Джон. — Уже давно. — Лицо его было красноватым, как бывает у людей, много работающих на открытом воздухе, но в целом он находился в хорошей физической форме. Жилистый мужчина, выглядевший достаточно энергичным. На нем были синий морской свитер в резинку и толстые черные кожаные перчатки.

— Я приехал в Париж, когда влюбился во француженку, и мне повезло устроиться сюда на работу.

— Это, наверное, потрясающе — работать на герцога и герцогиню. Какими они были?

— Щедрыми работодателями. — Он встал на сиденье деревянного стула и отломил от него оставшиеся ножки. — Я был в хороших отношениях с ними обоими. Герцог любил поболтать со мной о садоводстве, а герцогиня поручала выгуливать своих мопсов в парке. Не многим она, кстати, доверяла это, но собаки меня любили, и она знала, что с ними ничего плохого не случится.

— Вы, наверное, видели множество знаменитостей, которые побывали здесь за долгие годы? — прощупала почву Рэйчел.

— Конечно, — сказал садовник. — Герцог и герцогиня любили принимать гостей. Я видел кинозвезд, политиков, музыкантов… Все сильные мира сего переступали этот порог. — Он скормил жаровне оставшиеся ножки.

— Вероятно, последние годы герцогини были печальными в сравнении с теми шикарными временами? — Рэйчел наблюдала за выражением лица Джона Старки, и по тому, как он отвечал, понимала, насколько небезразлична была ему Уоллис.

— Эти годы были трагичными. Она так и не оправилась после смерти герцога. Без него она была как потерянная, как маленькая пташка. Я имею в виду, что она всегда была худая, как палка, а после того, как он умер, почти совсем растаяла.

— Как вы думаете, герцог был любовью всей ее жизни?

Это был глупый вопрос. Откуда это мог знать садовник? Рэйчел просто произнесла вслух то, о чем думала.

Джон Старки положил в огонь куски коробки, и пламя вспыхнуло, взметнулось по краям.

— Они много спорили, но они привыкли друг к другу. К тому времени как я узнал их, они уже очень втянулись в свой образ жизни и были неразлейвода, понимаете? — Он кивнул с отрешенным взглядом.

— Я знаю, что Алекс хотел спросить у вас о приезде сюда принцессы Дианы. Вы ее видели когда-нибудь?

— Еще бы! — ответил садовник. — Миллион раз. Когда она приезжала к герцогине, то всегда привозила корзины с продуктами из «Фортнум и Мэйсон», и их содержимое доставалось обслуге. Мне больше всего нравились там пироги «Даиди».

Она надолго приезжала к герцогине?

— Обычно где-то на полчаса. В последние годы жизни герцогиня не могла разговаривать дольше. Она уже не вставала с кровати и ослепла. Превратилась в болезненное создание, которое легко приходило в панику. Но принцесса сидела у ее кровати, держала за руку и обнимала то, во что она превратилась. Одна кожа да кости.

Он подкинул еще несколько кусков дерева в жаровню, где языки пламени, потрескивая, поглотили их. Рэйчел радовалась идущему от огня жару. День был промозглый, и холодная сырость пробирала до костей через отверстия в ботильонах. Она протянула руки без перчаток поближе к огню, чтобы погреться.

— А вы когда-нибудь разговаривали с Дианой?

— Да, разговаривал. Она всегда помнила, как меня зовут, и махала рукой: «Привет, Джон! — Он махнул рукой, изображая, и произнес эти слова более высоким голосом. — Как там сад? Розы в этом году расцветут рано?» И всё в таком роде.

— Вы видели ее, когда она приезжала в августе?

— Да. И у меня до сих пор ком в горле стоит, когда я вспоминаю об этом. — Он посмотрел Рэйчел в глаза: — Если бы они остались здесь и не поехали в город… Их водителю удалось оторваться от папарацци, поэтому сюда за ними никто не ехал. Они были бы в безопасности.

Рэйчел захватила с собой фотографию Дианы из журнала, где у нее на руке был браслет в тот последний день ее жизни, и достала ее, чтобы показать садовнику.

— Вы не заметили, случайно, был ли тогда на ней этот браслет?

Ом быстро глянул на фотографию и кивнул:

— Ага, это тот самый, что я подарил ей.

— Вы ей подарили? — не поняла Рэйчел.

— Видите этот вот старый туалетный столик? — Он пнул носком ветхий предмет без ящиков. Похоже, когда-то он был в стиле рококо. — Когда я спустил его из спальни герцогини, произошла забавная вещь. Я, наверное, нажал на какой-то потайной рычажок под столешницей, и из него выскочил маленький ящичек. Если не знать о нем, ни за что не найти. Так вот, этот браслет был внутри. Я нашел его, как раз когда приехали Диана с Доди. Аль-Файед пошел в кабинет, а я вдруг подумал, что подарю находку Диане. Мне показалось, что это будет правильно.