Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой
Не могу не вспомнить здесь один эпизод, относящийся к первым годам моей педагогической карьеры. Несколько раз на факультет в качестве председателя государственной экзаменационной комиссии приглашался известный московский административист профессор Иван Иванович Евтихеев. Я был членом комиссии, которую возглавлял Иван Иванович. Приезжал он к нам в весьма преклонном возрасте и к тому же был туговат на ухо. Чтобы ускорить экзамен, комиссия разделялась на две части. А это позволяло одновременно экзаменовать двух студентов. Иван Иванович восседал в середине стола. Было условлено, что если экзаменующийся приближался к двойке, Иван Иванович склонялся к той части комиссии, которая его экзаменовала. При этом, чтобы лучше слышать, он приставлял ладонь к уху. Если Иван Иванович считал, что студент заслуживает двойки, он должен был энергично кивать головой, давая понять, что продолжать экзамен не имеет смысла. Как-то по теории права экзаменовался работник правоохранительных органов, помнится, в звании майора, довольно внушительной внешности. Отвечал он из рук вон плохо. Один из вопросов билета был сформулирован так: «Основные задачи и функции Советского государства на современном этапе». Ничего путного он ответить не мог. Иван Иванович, приставив ладонь к уху, слушал. Экзаменатор, желая вытащить майора, задал банальный вопрос: «В чем состоит сейчас основная задача Советского государства?» На лице майора отразилось страшное напряжение. Затем он весь просветлел, как человек, нашедший ответ на мучивший его вопрос, и выпалил: «Основная задача Советского государства состоит в том, чтобы добить тех, кто еще остались». После этого склеротический нос Ивана Ивановича еще более побагровел, и он усиленно закивал головой. Экзамен был прекращен, бедный майор получил двойку.
Ну, а теперь самое время вернуться к моим шагам на научном поприще. Докторскую диссертацию я защитил лишь через семнадцать лет после кандидатской – в 1970 году. По существу, трижды пришлось менять тему. Поначалу хотел посвятить диссертацию правоотношению, но после статьи Лапутина этот путь был закрыт. Затем избрал тему «Правовое регулирование капитального строительства», но в этой области началась такая чехарда, что я никак не мог нащупать теоретического стержня. Наконец, остановился на теме «Кодификация гражданского законодательства». Вообще, многие наши беды начались с 1957 года, когда Никита Сергеевич отдал кодификацию важнейших отраслей законодательства на откуп республикам, хотя ни политических, ни социально-экономических оснований для этого в то время не было. Но все же в 1970 году мне удалось диссертацию защитить, причем в качестве оппонентов выступали представители как цивилистического, так и хозяйственно-правового направления – С. Н. Братусь, С. С. Алексеев и В. В. Лаптев.
С 1970 года я стал работать заместителем главного редактора журнала «Правоведение», которому отдал свыше двадцати лет жизни. В 70-е годы вошел в состав Экспертного совета ВАКа, где высидел полных три срока. Там, быть может, как нигде, я познакомился с подноготной нашей науки, которая не всегда вселяет радость и надежды.
Экспертный совет, в который я входил, рассматривал диссертации по философии и праву. Ученым секретарем Совета был Валерий Николаевич Егоров, старший научный сотрудник тогдашнего института марксизма-ленинизма. Он очень ревностно относился к своим обязанностям. Помимо работ по философии и праву, Совет оценивал диссертации и по такой специальности, как научный коммунизм. Поскольку в то время мне не составляло большого труда по имеющимся в диссертационном деле материалам подготовить заключение о работе, достаточно далекой от моей специальности, иногда приходилось составлять его и по диссертациям, относящимся к научному коммунизму. Разумеется, я старался от этого отвертеться. Мотивировал тем, что мне как беспартийному (а в Совете я был единственный беспартийный) не очень удобно выполнять столь ответственное задание (не по Сеньке шапка). На это Валерий Николаевич, наш куратор, на полном серьезе отвечал: рассматривайте это как партийное поручение.
Не могу не вспомнить о забавных эпизодах, связанных с пребыванием в ВАКе. Одно время заседания экспертного Совета проходили в здании школы. Нам отводили класс, который весь был заставлен скелетами, черепами и другими частями человеческого тела. По-видимому, этот класс был предназначен для занятий по анатомии. Мы настолько сжились с обитателями класса, что чувствовали себя с ними вполне уютно. Но каково же было тем, кто вызывался на заседание Совета, чаще всего в связи с возникавшей вокруг диссертации спорной или конфликтной ситуацией. У них и так кошки на сердце скребли. А тут открывалась дверь, и им сразу же бросались в глаза симпатичный скелет или чья-то челюсть. Многие были близки к обморочному состоянию. Но все это считалось в порядке вещей. На состояние «вызывных», как называли тех, кого выкликали на ковер, не очень-то обращали внимание.
Говорили, что школа, где мы заседали, предназначалась для дефективных детей. Час от часу не легче. И вот однажды я вместе со своим коллегой по экспертному Совету встретил в школе В. Н. Кудрявцева, тогдашнего директора Института государства и права АН СССР. Кажется, он входил в состав Президиума ВАКа. Репутация В. Н. Кудрявцева, выдающегося ученого и глубоко порядочного человека, была безупречна. Поздоровались и втроем стали подниматься по лестнице. Владимир Николаевич вдруг говорит: «Вы знаете, я ведь до войны учился в этой школе». А я возьми и выпали: «Вы знаете, что эта школа предназначается для дефективных детей». Помнится, для Владимира Николаевича это оказалось неожиданностью. На мое сообщение он откликнулся лишь одним словом: «Разве?»
А вот еще один эпизод. Через экспертный Совет проходила диссертация, вызывавшая большие сомнения. Решили вызвать диссертанта. После перекрестного допроса, которому он подвергся, и длительных размышлений за закрытыми дверями чаша весов склонилась в пользу диссертанта. Он вновь предстал пред членами Совета, чтобы выслушать принятое решение. Когда решение объявили, диссертант обратился к нам со следующими словами: «Спасибо за то, что не закрываете дорогу в науку новым Ломоносовым». После этого воцарилось гробовое молчание. Оно продолжалось и тогда, когда диссертант покинул зал. Все испытывали
