Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой
О необычайной осторожности Райхера свидетельствует такой факт. Анатолий Васильевич переписывался с японским профессором Фудзитой. Примечательна его судьба. Во время Второй мировой войны Фудзита находился в составе Квантунской армии и попал в плен. В плену выучил русский язык. Впоследствии стал профессором права и много внимания уделял изучению советского права. Несколько раз бывал в Советском Союзе, но уже после кончины Венедиктова, так что встретиться им не удалось. В один из приездов японского коллеги Елена Владимировна Ковалева в память об Анатолии Васильевиче пригласила Фудзиту к себе домой на Мойку. Приглашены были также Райхер, Иоффе и я. Кажется, был и Черепахин. Владимир Константинович долго выяснял, согласовано ли это приглашение, и в конце концов так и не пришел. Мы с Иоффе, конечно, были. Но, повторяю еще раз, не будем судить наших учителей слишком строго. Нужно помнить, в какое время они жили.
С московскими коллегами я общался значительно реже, но все-таки не могу не рассказать о некоторых из тех, с кем свела судьба. После войны среди московских женщин-цивилисток на первый план выдвинулись две – Екатерина Абрамовна Флейшиц и Раиса Осиповна Халфина. Жизнь Екатерины Абрамовны сложилась трагически. Во время революции она потеряла мужа, а сын оказался в эмиграции. В период Второй мировой войны сын участвовал в движении французского Сопротивления, после войны работал в Организации Объединенных Наций, но вскоре умер. Женат он был на француженке, от брака с которой родилась дочь. Жена его, по профессии журналистка, придерживалась довольно консервативных взглядов и была отнюдь не в восторге от первой в мире страны социализма. Екатерина Абрамовна долгое время была невыездной и получила возможность поехать во Францию лишь накануне своего восьмидесятилетия. По возвращении она спешила поделиться со всеми нахлынувшими на нее впечатлениями. Будучи во Франции, она на разных языках прочитала уйму литературы, которая в то время была у нас под запретом. Когда я приехал в Москву, чтобы принять участие в ее чествовании, и позвонил ей из коммунальной квартиры, где жила моя бабушка, она сразу стала рассказывать о своей поездке. Кажется, из прочитанного на нее большое впечатление произвели записки Н. Суханова «О нашей революции». Помню, по телефону она говорила: «Ведь мы ничего не знали». Я все время пытался свернуть разговор, но Екатерина Абрамовна хотела выговориться, и мне это не удалось.
Екатерина Абрамовна училась в Сорбонне, и французская школа сказывалась во всем ее облике, а главное, в манере вести полемику. Здесь ей не было равных. Если кто-то становился объектом ее критики, то она буквально не оставляла на нем живого места. Была она человеком всесторонне образованным, глубоко преданным науке. Горько переживала равнодушное отношение к науке со стороны своих коллег, которое она повсеместно наблюдала. Об этом она писала мне в одном из своих писем.
Екатерина Абрамовна недолюбливала Раису Осиповну и запускала в нее немало стрел. Думаю, что между этими почтенными учеными шла скрытая, а то и открытая борьба за лидерство, хотя, как мне кажется, Раиса Осиповна соглашалась быть второй. Но Екатерину Абрамовну и это не устраивало. К сожалению, в борьбе с Халфиной она нередко теряла чувство меры.
Одно время под обстрел Екатерины Абрамовны попал и другой почтенный ученый – Лазарь Адольфович Лунц. Но здесь причины были совершенно иные. После кончины жены Лазарь Адольфович связал свою судьбу с женщиной, которая раньше была в его доме прислугой. Женщиной, очевидно, хорошей и доброй, но, как говорится, из простого звания. Екатерина Абрамовна перенести этого не могла. С едким сарказмом она говорила: «Когда Лазарь Адольфович с умилением рассказывает, как Александра Андреевна, ставшая его женой, читает Чехова, меня это не умиляет». Как-то Лазарь Адольфович пригласил меня в Москве в «Метрополь». Заняли столик. Речь зашла о делах житейских. И вдруг Лазарь Адольфович сказал: «Вы не представляете, как она меня преследует». – «Кто – она?» – простодушно спросил я. «Как – кто? – ответил Лазарь Адольфович вопросом на вопрос. – Екатерина Абрамовна». Но, кажется, втайне был доволен тем, что из-за него между женщинами идет невидимая борьба. Вообще внешне Лазарь Адольфович мне очень напоминал сенбернара. Он так и источал благодушие и доброту. Какое-то время Лазарь Адольфович помимо основной работы в бывшем ВИЮНе (Всесоюзный институт юридических наук) использовался в качестве эксперта в Международной организации труда (МОТ). А это было связано с выездами в Швейцарию, куда Лазарь Адольфович отправлялся в сопровождении Александры Андреевны. В Швейцарии он познакомился с одним католическим аббатом, испанцем по национальности. Противник франкистского режима, аббат эмигрировал из Испании в Швейцарию. В ходе одной из бесед аббат решил выяснить политическое кредо Лунца. Он сказал ему: о порядочности человека я сужу по его отношению к событиям на Ближнем и Среднем Востоке, Чехословакии и во Вьетнаме. По всем этим вопросам аббат придерживался позиции, прямо противоположной той, которую в то время официально отстаивала наша страна. Аббат напрямую спросил Лунца, каково его мнение по этим вопросам. И вот здесь Лазарь Адольфович проявил себя как искусный дипломат. От ответил: думаю, что я человек порядочный. Об этой поучительной истории поведал мне один из московских профессоров, которого теперь, как и Лазаря Адольфовича, увы, уже нет в живых.
Незадолго до кончины к Екатерине Абрамовне привезли погостить ее шестнадцатилетнюю внучку, судя по фотографиям, совершенно очаровательную, а по темпераменту настоящую француженку. Екатерина Абрамовна повезла ее на Рижское взморье, но там она оказалась объектом столь пристального внимания молодежи, что пришлось срочно возвращаться в Москву.
Когда в конференц-зале Верховного Суда СССР на улице Воровского Екатерину Абрамовну тепло чествовали в связи с восьмидесятилетием, выступал один из тех, кто слушал ее лекции в блокадном Ленинграде. Во время лекции неподалеку разорвалась бомба, среди слушателей поднялась паника. Пример мужества и самообладания тем, кто был в аудитории, подала Екатерина Абрамовна, которая полностью сохранила присутствие духа. После этих слов весь зал дружно зааплодировал, помнится, стоя.
Раиса Осиповна Халфина запомнилась мне принципиальной позицией в вопросе кодификации гражданского
